У подножия старого замка - Марианна Долгова

Марианна Долгова

У подножия старого замка

Отцу моему Юзефу Орловскому посвящаю

У подножия старого замка

Городок спал, укрывшись густым туманом. Но на востоке сквозь мглу уже начинала проступать розово-золотистая подсветь. Первые солнечные лучи зажгли в окнах домов десятки слепящих крохотных солнышек и отразились в алмазинках росы, осевшей на траве и кустах. В кронах старых лип, что росли вдоль правого берега реки Дзялдувки, проснулся ветер. Он ворвался на тихие, узкие и горбатые улицы городка, разлохматил туман и прогнал его на луга и в овраги. Поднимаясь, солнце осветило сначала стрельчатую громаду костела, затем пожарную вышку, башню городской водокачки и старинную ратушу, посмотрелось в прозрачную воду Дзялдувки и задержалось на кустах сирени, у стен старого рыцарского замка.

Много старых замков на мазурской земле, но этот особенный. Он забрался на высокий холм в самом центре Гралева и нет ему равных в этих краях ни по дикой красоте, ни по величию. У его подножия течет не глубокая, но быстрая Дзялдувка. Река — старше замка. Она знает про него все. Построен он на костях и крови мазурских предков — венедов, пришедших сюда с далекой Вислы и порабощенных потом жестокими крестоносцами. Замку более пяти веков. Высокие кирпичные башни смотрят на все четыре стороны черными глазницами бойниц, а узкие окна с остатками ржавых решеток равнодушно взирают на приютившийся внизу городок.

Мазурский край суров и живописен. Он славится на всю Польшу своими лесами, озерами, старинными замками и легендами. Одну из них — происхождение герба святой Катерины — гралевцы особенно любят и передают из поколения в поколение.

В те далекие времена их городок был крохотным славянским селением, его окружал дремучий лес. В самой чаще темного леса стояла ветхая избушка смолокура. Со старым смолокуром жила дочь Катерина. Голубизну ее больших лучистых глаз, белизну лица и золото тяжелых кос можно было сравнить лишь с красотой погожего весеннего утра. Целыми днями Катерина плела кружева, ткала полотно и пела. И все кругом замирало, слушая ее: и деревья, и ветры, и струи родника, протекающего рядом с избушкой. Бедный смолокур души не чаял в дочери.

Слава о красоте мазурской девушки докатилась до замка. Там царил молодой и красивый, но злой и жестокий крестоносец Зигфрид. Однажды под покровом грозовой ночи он со своими холопами ворвался в домик смолокура. Старика схватили, Зигфрид выколол ему кинжалом глаза. Катерину связали, бросили на коня. Она отбивалась, звала на помощь, но крики ее тонули в цокоте копыт, в шуме лесов, как тонет плеск дождевой капли в морской пучине.

Зигфрид привез Катерину в замок и запер в северной башне. Через день он пришел к узнице, чтобы натешиться ее юностью и красотой. Катерина не покорилась Зигфриду. Тогда он попробовал ее купить, принес в башню груды награбленных драгоценностей, парчовых тканей. Гордая славянка осталась глухой и неприступной.

Как-то раз ночью девушка услышала слабые стоны и бряцание цепей. Звуки доносились из подвалов квадратной башни, что была напротив северной. Они не давали Катерине покоя, и она решила во что бы то ни стало спасти несчастных.

Она попросила Зигфрида устроить пир, после которого обещала подарить крестоносцу свою любовь. Во время пира Катерина поднесла Зигфриду и его гостям по чарке с вином, куда незаметно подсыпала снотворного зелья. Когда Зигфрид, его гости и слуги уснули, а замок погрузился в густой мрак ночи, Катерина сняла с пояса спящего крестоносца связку ключей, спустилась в подвалы, раскрыла тяжелые двери и выпустила на волю узников. Потом повела их в замок, дала мечи и показала на спящих крестоносцев.

После того пира долго пустовал обагренный кровью замок. Вздохнули мазуры. Через год в замке поселился молочный брат Зигфрида, Конрад. Он был еще более жестоким. Чтобы найти Катерину, Конрад разослал гонцов во все концы земли мазурской. Но мазуры надежно прятали девушку. Тогда люди Конрада схватили слепого отца Катерины.

Узнав, что отец в застенке, Катерина обрезала свои золотые косы, взяла арфу и под видом странствующего певца пробралась в замок. Но ее узнали, схватили и привели к Конраду. Он приказал отдать ее на потеху своим холопам, а потом казнить. Катерине удалось вырваться из рук палачей. Она взбежала по наружной лестнице на самую высокую башню и бросилась оттуда в Дзялдувку.

Прошли века, но мазуры помнят легенду. Над входной дверью ратуши гралевцы высекли из камня герб. На нем в готическом портале стоит Катерина. Она опирается на зазубренное колесо — орудие пыток. В руках у нее щит с крестом и меч. А пастухи говорят, что и по сегодняшний день в погожие летние ночи, под Княжим Двором, там, где выход из подземелий замка, можно встретить стройную девушку в белом воздушном платье, услышать грустное пение и звуки арфы. Это Катерина поет о своей тоске по отцу, о красоте земли мазурской, о страданиях и мужестве своего народа.

Ирена родилась и выросла в доме у самого подножия холма, на котором стоит замок. Полный таинственности, этот мрачный великан всегда привлекал ее внимание. Когда Ирена входила под высокие звездные своды залов и гулких длинных коридоров, она представляла себе картины тех лет. Ей виделись тесно заставленные всевозможными яствами столы, возле них, на скамьях, накрытых шкурами диких зверей, сидят надменные рыцари. На них белые, расшитые дорогими каменьями плащи с черными крестами на спине и груди. Ирене казалось, что она слышит, как толпы слуг выкатывают из подвалов все новые и новые бочки вина и меда. Но ни крики захмелевших крестоносцев, ни звон кубков не могут заглушить тяжелых стонов, глухих проклятий и лязга цепей…

Ирене делалось страшно. Она вздрагивала от шороха летучих мышей, которых так много в этом замке, и убегала прочь.

Ирена — дочь каменщика Ольшинского. Его семья из шести человек живет на улице Святой Катерины в доме пана Бернась.

Отец Ирены редко находил работу по специальности и брался за любое дело, лишь бы прокормить семью. Он был мастером на все руки: и дом построит, и печь сложит, и трубы сварит, и даже рукавицы для ребятишек свяжет. Летом жилось легче — ловили рыбу в окрестных озерах, собирали щавель, ягоды, грибы. Хуже было зимой. От голода иногда спасали неожиданные морозы: в стужу в городе лопались водопроводные трубы, и Ольшинскому удавалось заработать несколько злотых на их ремонте.

Зима 1937 года была особенно трудной. В ожидании случайного заработка пан Ольшинский вместе с другими безработными целыми днями простаивал около ратуши. Ирена приносила отцу в большом термосе горячий кофе — мать варила его из поджаренного на сковороде жита. Ольшинский угощал им товарищей, а потом, забыв отослать Ирену домой, засунув руки в карманы залатанного на локтях пальто, ругал местное начальство, а заодно президента Мостицкого, охотившегося, если верить газетам, в то время с маршалом Герингом в Беловежской пуще.

Ирена недоумевала. В школе она разучивала о пане президенте и о недавно умершем дедушке Пилсудском столько хороших стихов! Учителя говорили, что это самые умные, самые справедливые люди в Польше. А отец их ругает…

— Порази их, ясная молния! — ворчал отец. — Они там, толстопузые, зубров стреляют, а у нас животы от голода подвело. Все говорят — кризис…

— Ну что ты, Бронек, — останавливал друга пан Граевский, — хочешь, чтобы тебя в Павяк[1] упрятали?

— Не упрячут, нас слишком много, — возражали пану Граевскому безработные. — Говорите, пан Ольшинский.

Пан Ольшинский, раскурив затухшую трубку, рассуждал:

— По-моему, настали тяжелые времена. Всей Польше нелегко, а нам, мазурам, хуже всех. Немцы считают нас поляками, поляки — немцами, кому как выгодно. А сами мазуры забывают порой, что они потомки древних венедов-славян. А мы не должны забывать, что у нас есть свой язык, свои национальные обычаи, что мы поляки! Мы принадлежим Польше и свои права отстоим. Не так ли, Костя?

— Еще бы! Ты, как всегда, прав, Бронек, — соглашался пан Граевский. — Вот и скажи об этом на собрании мазурской народной партии. Ты ведь там голова.

— И верно, пан Ольшинский, сказали бы! — поддержали пана Граевского безработные.

— Что ж вы думаете, не говорил? — Отец Ирены горестно вздохнул. — Да я уже не меньше десяти раз объяснял, почему нам необходимо вырваться из-под немецкого влияния и брать пример хотя бы с конгресяков[2]. Ведь мы, мазуры, вместо того, чтобы отстаивать свои национальные права и обычаи, петушимся друг перед дружкой и даже, по примеру некоторых евангеликов, разжигаем неприязнь к конгресякам.

— Конгресяки хитрые, изворотливые, — сказал кто-то. — С ними нам не по пути. Они нас не понимают, потому что им всегда жилось легче, чем нам, мазурам.