У подножия старого замка - Марианна Долгова

Ольшинский вышел вперед и попытался было возразить немцам. Они молча направили на него автоматы.

— Бронек!..

Ольшинская кинулась к мужу и потянула его назад…

Поздним вечером голодные и смертельно усталые Ольшинские вернулись домой.

Немцы считали Гралево своим, и поэтому уже через два дня вывели войска, оставив лишь около сотни солдат.

Гралево попало в лапы гаулейтера Коха. С первого же дня оккупации он приказал навести в городе железный немецкий порядок. Город стал называться Зольдау. На дверях магазинов и учреждений появились таблички с надписями на немецком и польском языках: «Евреям, полякам и собакам вход воспрещен», или «Только для немцев». Всем полякам было приказано носить на груди желтый лоскут с темно-синей буквой «П». Лоскут был виден издалека.

Над особняком сбежавшего адвоката Вирвича развевался черный флаг СС. В подвалах особняка хозяйничало гестапо. Там пытали и убивали поляков. Расстреливали за все: за найденный радиоприемник, оружие, польские книги, которые было велено сжечь еще в первые дни, хождение по улицам в полицейский час. На рассвете расстрелянных и замученных увозили на телегах в направлении деревни Коморники. Однажды, укрывшись в подъезде, пан Ольшинский видел, как с телег, прикрытых мешками, на мостовую капала кровь…

Усадьба сбежавшего помещика Гедамского превратилась в концентрационный лагерь. Мимо него не разрешали даже проходить. В каждого, кто появлялся вблизи усадьбы, будь то взрослый или ребенок, стреляли с вышек. Школу тоже обнесли рядами колючей проволоки и пустили через нее ток. Вскоре туда привезли несколько сот изможденных, полуодетых людей. Этих несчастных водили под конвоем строить новую дорогу на окраине города. (После войны гралевцы назвали эту дорогу «Аллеей мучеников», потому что там от побоев и голода погибли сотни людей.)

Совсем распоясались местные немцы. Самыми жестокими из них были помещик Фриц Скуза и лавочник Отто Шмаглевский, которого поляки прозвали «черным дьяволом». Они знали в лицо всех жителей Гралева, заставляли их низко кланяться, били, плевали в лицо и за малейшее неповиновение доносили в гестапо. Почувствовав себя настоящими хозяевами Гралева, они прошлись по домам, переписали всех поляков, сняли отпечатки их пальцев и велели немедленно выходить на работу — мостить булыжником дороги и улицы Гралева. Предупредили: кто не хочет работать на месте, того вывезут на работы в Германию или отправят в лагерь, а кто выйдет работать — получит продовольственные карточки.

Подумав и посоветовавшись, Ольшинский и Граевский решили выйти на работу.

— Работать можно по-разному, — сказал дядя Костя. — Поработаем, а там видно будет.

— Правильно, — поддержал Ольшинский. — Думаю, не долго им здесь хозяйничать, порази их всех, ясная молния!

Ирена теперь редко видела отца. Он часто уходил из дома по вечерам, возвращался поздно, хмурый. Как-то раз обмолвился, что он и Граевский слушают в одном месте радио. Мать сразу запричитала.

— Перестань, Настка, — строго сказал отец и нахмурился.

— Не ходи больше! Хочешь нас сиротами оставить? Ты забыл, какое теперь время? — не унималась мать.

— Я ничего не забыл, Настка! Но надо же знать, что на свете делается, чтобы приободрить других, иначе люди поддадутся немецким уговорам. Мы хотим, чтобы мазуры остались верными Польше. Вчера, например, мы с Костей слушали, как о Варшаве говорил весь мир. Оказывается, наша столица сопротивлялась дольше всех городов, хотя правительство, во главе с президентом Мостицким покинуло ее в первую неделю войны. Варшаву жгли, бомбили, оставили без воды, света, а она все боролась. Об этом должны узнать все гралевцы, а ты говоришь — не ходи! Ты не права, Настка.

Первая военная зима пришла очень рано. Уже в конце октября повалил снег.

Однажды вечером Леля Граевская засиделась у Ольшинских допоздна. Давно наступил полицейский час, и Ирена оставила подругу ночевать. Пришел отец. Мокрая одежда торчала на нем коробом. Мать сняла с него полушубок, собрала на стол. Он поужинал куском сухого хлеба, запил его ячменным кофе с сахарином.

Ирена подсела к отцу и тихо спросила:

— А вы, тато, сегодня тоже слушали радио? Плохие вести, да?

— С чего ты взяла? — нехотя ответил отец. — Не спрашивай, чего не следует.

— Не сердитесь, тато! Лучше расскажите нам: бьют еще наши немцев или нет? — не унималась Ирена.

— Вот пристала, словно репей к хвосту. Только смотрите, никому об этом ни гу-гу! — сдался отец.

— Никому, дядя Бронек! — поспешила заверить Леля.

— В конце августа в Гданьский порт пришел якобы с «визитом вежливости» немецкий броненосец «Шлезвиг Гольштейн», — начал Ольшинский. — И обрушил внезапно, порази его, ясная молния, всю мощь своих двадцати девяти орудий на оборонительные сооружения Вестерплатте. Это коварное нападение с моря было поддержано огнем немецкой артиллерии с суши и жуткой бомбардировкой с воздуха. Более трех тысяч вооруженных гитлеровцев надеялись за один день смять и уничтожить наш форпост — небольшой гарнизон пограничников. Их было всего сто восемьдесят два человека. Но, несмотря на это, Вестерплатте защищалось семь дней и ночей. Дрались до последнего патрона. Командовал пограничниками майор Сухарский. Запомните эту фамилию, девочки.

Ольшинский помолчал немного, ласково провел рукой по светлым волосам дочери, сказал:

— Ничего, мы еще посмотрим, кто кого одолеет! Нашими руками немцы строят сейчас дороги, но строят они для нас, для наших детей. — Заметив вопросительный взгляд Лели, пояснил: — Мы скоро прогоним немцев, и все будет нашим. А после войны мы, рабочие, возьмем власть в свои руки, как это сделали наши восточные соседи — русские.

— Москали? Что вы, тато! — испугалась Ирена. — Это же наши враги, дикие азиаты и безбожники.

— Чушь, дочка! — засмеялся отец. — Вам в школе морочили головы, а ты, глупенькая, верила. Именно у русских нам надо поучиться…

Отец не закончил фразу — на пороге комнаты стояла мать. Она была бледная, глаза у нее горели. Отец посмотрел на нее с тревогой и попросил:

— Сходила бы к доктору, Настка!

— Зачем?

— Так ведь ты больна…

— Это все из-за тебя. Ты пропадаешь по вечерам, и я все время боюсь, что к нам ворвется «черный дьявол» и тебя заберут. Мне страшно, Бронек. Я не сплю по ночам, все слушаю… А теперь еще и Ирену с пути сбиваешь. Пожалел хотя бы детей.

— Прости, Настка, и пойми: мне нельзя иначе. Нельзя подводить товарищей, которые мне верят. И дочке полезно знать правду. — Отец обнял мать за плечи.

— Ты, неугомонный, довоюешься! Чует мое сердце, — вздохнула мать.

Когда прошли первый страх и оцепенение, гралевцы все чаще стали задумываться и спрашивать друг у друга:

— Как это случилось, что наш город сдался гитлеровцам без единого выстрела?

— Нас предали, — предполагали одни.

— Еще в августе был разработан план эвакуации Гралева, — припоминали другие. — Выходит, власти знали, что города им не удержать. Городская знать удрала, а нас оставили на погибель, на издевательства.

— Да и в лагере, в основном, одни евреи и пленные солдаты. Куда же делись польские офицеры? Неужели их всех расстреляли? — допытывались третьи.

— Как бы не так! Сбежали.

Ирена и Леля жадно слушали разговоры, только не понимали, кто прав. И как могли сбежать офицеры: такие гордые, красивые, похвалявшиеся своей смелостью.

— Дядя Костя, вы у нас человек сведущий, — обратилась Ирена к Граевскому, — правда, что польские офицеры предатели и трусы?

— Это почему? — удивился Граевский.

— Испугались немцев и сбежали.

Граевский внимательно поглядел на Ирену и дочь, вздохнул и сказал:

— Люди разное болтают. Впрочем, о некоторых офицерах говорят правду — сбежали. Незадолго до начала войны я гостил у родственников. Шел утречком мимо офицерских домов и видел, как солдаты грузили на машины большие ящики, узлы и чемоданы. Когда машины были уже полны, в кабины втиснулись офицеры с женами, с детьми. Жара, а офицерши в мехах… Я подошел к солдатам и спросил: куда, мол, подались господа офицеры? Солдаты пожимали плечами и молчали. Один из них сказал неуверенно: «Офицеры уехали на месяц в летние лагеря». «В лагеря? С женами, детьми и имуществом?» — усомнился я…

Граевский помолчал с минуту.

— Но не думайте, девочки, что все офицеры такие. Наша Польша не была подготовлена к войне, это верно. Но в армии было много героев-солдат и верных офицеров. Ведь остались с народом такие герои, как майор Сухарский, командир Вестерплатте, и тысячи других.

Незадолго до Нового года, поздним вечером, когда сестренки, отец и Юзеф уже спали, а Ирена с матерью домывали на кухне посуду, в дверь громко постучали. Мать, побелев от испуга, прижала руки к груди — и ни с места. Ирена подошла к двери и спросила: