Ветер плодородия. Владивосток - Николай Павлович Задорнов

к коническим вершинам. Они заготовлены природой для батарей — под кромкой берега происходит резкое падение дна в воде; промеры показывают, что глубины не уменьшаются, как и на описных картах.

На особицу отошла небольшая сопочка в липах и ясенях. У подножья на лугу два развесистых дуба.

Повар осторожно появляется на палубе.

На обед живые омары, можно чилимские королевские креветки и крабы.

А основание?

— Уха тройная… Все прямо из пруда, — показал повар на бухту. — Поймал в ночь и на сковородку… Палтусина. Николай Николаевич? — вопросительно докладывает о любимой рыбе Николаю Николаевичу.

Николай Николаевич кивнул. Повар ушел. До обеда еще далеко. Этот Рог — Рог Изобилия. Золотой Рог. Бухта наша разветвляется.

Китайцы это место называют Хай Шень Вей — бухта священного трепанга. В стойбище много пришлых промышленников рыбой живут вблизи, живут у гиляков. Идет промышленный лов морской капусты. Дерут ее со дна.

На румбе 160. Близок берег угла бухты с огородами. Накануне, когда шли из Находки, гористый берег на западе раскололся, между сопок вспухла светлая вода, как бугор, и открылся прямой путь между гор, который становился шире. Казенный пароход «Америка», минуя островок, вошел в пролив. Карты пролива налицо, и все тут же сверялось.

С востока еще шли волны в пролив. «Америка» прошла полмили, отдала якорь на глубине под прикрытием от ветра за стеной громадины острова, которая образовывала левый берег пролива. Качка прекратилась.

Куча бумаг и документов на огромном столе Муравьева. Командир «Новика» представил рапорт с подробными описаниями бухт и сравнивал их качества. Все карты описей тут же. Тут же бумаги и карты Будогосского, пересланы сухой дорогой с Усольцевым.

Подали ужин. Приглашен подполковник генерального штаба Романов, командир «Америки», офицеры и штурманы. Обсуждение доставленных сведений продолжалось.

Муравьев слушал внимательно, не пропуская ни слова мимо ушей, хотя особенного значения мнению спутников не придавал. Он почти все знал, все обдумал. Все взволнованы, подъем духа объял этих офицеров в белых рубашках.

Из бесед с открывателями, с адмиралами, с капитанами кораблей, бывавших и не бывавших тут, с авантюристами торгашами, с китобоями и боцманами, с моряками, произведенными теперь в офицерские чины за подвиги в разных экспедициях, он многое почерпнул. Его долг увидеть все их труды и завершить дело так, как следует, достойно.

Глава 8

ЗАПАХ ОПИУМА

Сибирцев смотрел на море. Сопки по обе стороны пролива уже темны. День прошел. За кормой в море полно света и вода блестит. Сам пролив светел, полноводен, гладок, как лед.

На западе, за морем, там, где село солнце, горы стали сиреневыми и прозрачными, затем по-тибетски скучными с мраком. Вода всюду спокойна. В чистом небе облака и их следки при игре света похожи на прибрежные волны на каменьях. Там бушевал прибой солнечного света на небесных гребнях с проблесками огня и с припалинами по изогнутым ввысь расплетавшимся прядям, как у Энн.

«В верхних слоях атмосферы неспокойно, и как бы не быть шторму», — подумал Сибирцев.

А картина выведена мастерской рукой и тонкой кистью. В проливе, где стоял пароход, черный утес на красной воде. На вершине кедровая лапа так вычерчена, что видны иглы. На небе все больше палевых кудрей, по перистым облакам пошли цветы вишни, яблони, сирени, горной японской сливы, как на народном празднике или на свадьбе в Шандуне, а потом все рассеивалось, опадало и слабело, не оставляя Алексею никаких воспоминаний и как бы гася его надежды. Темнело, и повеяло холодом моря.

Таких пейзажей не видел он даже в живописи по шелку на ширмах или на бумажных веерах. Экая игра, по всей перистой облачности краски таяли, словно растворялись в чистой еще, голубой воде неба.

Чьи-то сапоги стукнули по трапу адмиральской, то бишь… теперь губернаторской каюты.

— Чем вы так залюбовались, Алексей Николаевич? — послышался через некоторое время голос Муравьева.

Он, похоже, тоже тосковал, и ему не спится. Его жена в Париже или в Петербурге. Он же сам знает, что все это значит. Алексей быстро повернулся. Генерал Муравьев с печалью и добротой кивнул, мол, без формальностей. Один на один он бывал очень радушен и откровенен, у Алексея найдется что сказать и про себя, и про дипломатию, и про исследования. Алексей почувствовал к нему дружественность, но помнил свое подчиненное положение и неприятные оттенки сегодняшних разговоров.

— Земля и море русские, а закат китайский, — рассеивая себя, отвечал Сибирцев.

— Что же вы, Алексей Николаевич, не подумавши, с бухты-барахты несете околесицу!

Муравьеву кровь бросилась в голову. «Молчать!» — хотел бы он крикнуть, как в Иркутске, и затопать бы ногами, разбудить пароход. Он вышел отдохнуть, а тут ему в пику Алексей…

Но тут он сам создавал иной мир, где не должно быть тирании и должны существовать разные мнения, в которые на самом деле никто не верит.

Сибирцев видел, что генерал побагровел.

— Не смейте так говорить, — заметил Муравьев, сдерживаясь. — Поняли?

— Так точно! Но почему же нам скрывать такие пустяки, Николай Николаевич? Сокрытием истины цель не достигается.

— У нас цель достигается полным сокрытием истины. Ясно, мой дорогой? И есть на свете три мандаринских Китая: они и мы и силы небесные. Это вы стали американцем, это у вас на лбу написано без подобных разговоров, и видно, как вы желаете все строить по-американски. Мне неприлично все время держать вас при себе… Молчите у меня!.. Нишкни-те! Вы знаете, что вас китайцы подозревают, что вы сочувствуете их врагам и англичанам… Но мне вы кажетесь американцем, в чем пока для нас нет ничего плохого. Декларациями американских президентов и либеральных ораторов возводятся многие понятия. Всякая власть обязана обманывать свой народ, внушать ему не то, что есть на самом деле, иначе никто не пойдет ни за кого, тем более воевать. При чем же тут мы? Пока наше с вами дело чистое, но мы не смеем, либеральничая сами, себя дурачить и дело загубить.

Муравьев немного еще посвирепел молча, зло покусывая усы, но быстро смягчился. Балансировка произошла в нем, ровняя тиранические привычки с демократическими убеждениями, и желание успеха — с сознанием мук, предстоящих ему.

Сибирцев, охваченный своими настроениями, не обижался на Муравьева. Подозрения становятся привычны для Сибирцева.

Небо погасло. Почему Николай Николаевич так вспыхнул? Да и что плохого; на соприкосновении государств могут же быть у разных народов одинаковые пейзажи. И у нас окажутся более китайские, чем у самих китайцев. Границы государств на них не распространяются. Небесные пейзажи пока не разграничены, и не