На расстоянии дыхания, или Не ходите, девки, замуж! - Ульяна Подавалова-Петухова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Смоляные озерца схлестнулись с кристаллами льда. Что-то было в этих кристаллах… Что-то было в них, что он сам поднял руки вверх и позволил стащить с себя майку. Сопротивляться сил не было. Толстое махровое полотенце легло на плечи, прикрыло страшную спину. Потом был путь в его комнату. Он шел за Инной, как малыш идет за матерью: держа за руку, полностью доверившись. А тело всё еще оставалось чужим. Чужим и тяжелым.
— Послушай, — вдруг сказала девушка, — тебе нужно поспать. Все проблемы ты сможешь решить завтра, слышишь? Ты проснешься утром, и всё покажется тебе в другом свете. И болеть будет меньше.
Романов усмехнулся уголком рта.
Инна откинула одеяло, усадила его и собиралась выйти из комнаты, как он поймал ее за запястье. Она вдруг зашипела и даже присела, выкручивая руку, и тут Вадим вспомнил, в каком состоянии нашел жену, когда вернулся из магазина. Он перехватил узкое запястье и включил настольную лампу. У Инны на левой руке, как раз выше его пальцев, сиял укус, и обе были изодраны до локтя. Верно, на ней ведь рубашка до этого была. Вспомнилась ссадина на ноге. Синяк на щеке завтра будет точно синим. Да и царапина на шее, наверняка, очень болит. Но Инна, как всегда бывало в таких ситуациях, о себе не помнит. Человеку рядом с ней плохо, и она забывает о себе. Напрочь забывает.
— Инна.
— Не говори ничего, — вдруг сказала она, и Вадим услышал в ее голосе едва сдерживаемые слезы. — Молчи! Мне не больно. Совсем не больно.
И тогда он поднялся и обнял ее. Она сначала напряглась и даже отстранилась, упершись ладонями в его грудь. Инна еще могла контролировать себя, могла уйти. Но муж привлек ее к себе сильней, положил голову на плечо. Его горячее дыхание коснулось уха. От этого по спине пробежали мурашки.
А он вдруг вздохнул:
— Мне больно. Очень больно…
И в этот момент девушка потеряла над собой контроль. Она протяжно всхлипнула и, уткнувшись носом ему в ключицу, заплакала. Полотенце свалилось с широких плеч, и женские холодные пальцы легли на исполосованную спину.
Вадим крепче обнял жену и вдруг ощутил, как от ее слез, от ее чувств, от ее эмоций с него слезает вся мерзость сегодняшнего дня, и он вновь чувствует себя живым…
Дождь прекратился. В квартире открыли окна. Ветер ворвался в комнаты вместе с музыкой проспекта. Стало свежо и прохладно. Даже дышать стало легче. Казалось, что с этой свежестью исчезли и чувство мерзости, и страх, парализующий душу. Исчезла гнетущая тяжесть с сердца.
В Алькиной комнате ликвидировали следы погрома. Девочка даже не пошевелилась. Она не проснулась даже тогда, когда брат взял ее на руки, чтоб Инна смогла расправить постель. Аля глубоко и ровно дышала. Но глядя на нее, Вадим думал о завтрашнем дне. Они уже проходили это. Не единожды. И всякий раз Алька пряталась в свою раковину. После каждого приступа она молчала неделями, уходя глубоко в себя. И Вадима пугала до боли в ушах тишина, в которую погружалась квартира.
Он перевел взгляд на свою жену, суетящуюся рядом.
«В этот раз даже не предположить, каким завтра будет день»,— подумал он устало.
О пакете с продуктами, как и о доставке, вспомнили поздно вечером, но есть обоим не хотелось. Вадим выгружал продукты на стол и, наконец, извлек пакет с упаковками растаявшего мороженого. Он смотрел на него, держа двумя пальцами целлофан.
— Знаешь, это странно, — вдруг сказала жена, — всякий раз, как ты уезжаешь за мороженым, что-то случается. В прошлый раз твоя бывшая устроила погром. В этот раз…
Вадим вздохнул и бросил пакет в раковину.
— У Али очень веская причина, чтобы вести себя так, — проговорил он.
Инна замотала головой.
— Не надо, ничего не объясняй, — сказала она. — В тот момент я просто боялась ей навредить…
Романов еще раз вздохнул.
— Ты живешь с нами. Тебе придется с этим столкнуться. Ты должна знать…
— Нет, — твердо заявила жена.
Он посмотрел на нее. Она подошла к нему и после недолгих колебаний, которые он заметил, положила ладонь ему на руку.
— Потому, что тебя опять окунет в те события. Потому, что тебе опять будет больно, — сказала она. — А знаешь что самое страшное в этом? Даже после этого мучительного разговора тебе не станет легче.
— Мне и не должно быть легче, — вдруг проговорил Вадим и сунул скомканный пакет в ящик стола, на Инну он не смотрел, — ты не понимаешь. Мне не должно быть легче! В том, что произошло с Алей виноват только я. Я и моя гордыня.
Он вышел из кухни и вернулся с открытой пачкой сигарет, закрыл дверь, выключил свет, — комната разом погрузилась в полумрак — потом распахнул окно и закурил. В настежь раскрытую створку ворвался шум проспекта. Небо, еще хмурое, еще тяжелое, нависало над городом. На западе едва просвечивала розоватая дымка, указывая, куда именно закатилось солнце. Вадим же смотрел куда-то вдаль. Он поднес сигарету к губам в третий или четвертый раз, когда к ней протянулась рука, и Инна, забравшись на широкий подоконник с ногами, затянулась, а затем выпустила дым, задрав кверху голову.
— У тебя ведь нет правого легкого, тебе нельзя курить, — сказала она просто.
Вадим усмехнулся:
— Откуда ты…
— Я увидела хвост шрама в тот день, когда приезжал Леон. Я, правда, тогда не поняла, почему весь шов от операции на спине. Если ты не туберкулёзник, значит, легкое ты потерял в тот самый день. У тебя ведь и ребра на правой стороне не все, — ответила она и затянулась.
Вадим отобрал сигарету и взгромоздился на подоконник рядом.
— Ты бросила, — сказал он между прочим.
— Ты тоже, — ответила в тон ему жена.
— Мне было двадцать. Я мог всё! Мне казалось, что вся планета вращается вокруг меня. Всё,
