На расстоянии дыхания, или Не ходите, девки, замуж! - Ульяна Подавалова-Петухова

это позволить. Если бы мог позволить себе такую роскошь, как безумие. А что!? Ведь это очень удобно! Тебе всё становится до лампочки! Хоть гори оно синим пламенем, хоть тони в пучине безбрежной! Тебе-то всё равно! НО! А как же Алька? Подставил ее раз, так хочешь еще и обречь на страшное одиночество, а не много ли ты захотел?

Что стукнуло Вадима в тот день, он и сам объяснить не мог. Просто выглянул из-за  кулис и увидел рядом с бабушкой и дедом три свободных кресла. До начала оставалось полчаса, но парень ждать не стал. Он вылетел на улицу, в чем был, только дубленку накинул на плечи. В тот год была страшная зима: морозы лютовали, и бабушка заставила внука надеть тяжелую дубленку. Он поймал такси и рванул в Колпино. Его лихорадило всю дорогу. Страх сжимал горло, отчего было трудно дышать. Это уже перед домом он сдернул с себя бабочку и бросился в подъезд, влетел на четвертый этаж и забарабанил в дверь кулаками. Дверь открыл отчим, и одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что тот никуда и не собирался, так как стоял в домашних штанах и майке.

— Дядя Андрей, а как же билеты? — только и проговорил пасынок.

Мужик никак не мог сфокусировать на нем взгляд, и Вадим всё понял. Он хотел что-то еще сказать, но тут из детской донесся плач и какой-то гнусавый мужской голос. Парень перевел глаза на отчима, а потом ладонью оттолкнул его и ринулся в комнату сестры. Прямо перед дверью, словно из-под земли, выросла мать. Она что-то лепетала, но сын не стал ее слушать, отмахнулся от нее и распахнул дверь. Алька в белых колготках и майке стояла перед каким-то мужиком, а розовое кружевное платье — то самое из Вены — уже валялось у нее под ногами. Одна рука педофила лежала на кудрявой головке, вторая гладила внутреннюю сторону бедра. Алька пыталась оттолкнуть от себя эти страшные руки. Когда она узнала брата, ее личико осветилось радостью, и слезы заискрились.

От тихого бешенства у Вадима в глазах побелело. Он в два шага пересек комнату, выдернул из мерзких лап сестру, пнул со всей силы мужика и поволок Алю из комнаты. Сдернул с вешалки Алькино пальто, сунул ботинки. Сестренка плакала, но одевалась, хоть и медленно. Из детской доносился вой, мать что-то бормотала, а парень искал на верхней полке прихожей шапку сестры. И тут что-то кольнуло в спину. А потом еще раз. Во рту вдруг явно почувствовался металлический привкус. Такое было с Вадимом однажды, когда он маленький сосал железный гвоздь, узнав от дедушки, что ему не хватает железа… Он хотел что-то сказать Альке, копошащейся внизу, но изо рта вырвались кровавые пузыри и оросили белокурые локоны сестры. И вот тогда Вадим почувствовал боль, а потом еще один удар. Он попытался замахнуться назад и откинуть отчима, но осознал, что в таком случае справиться с дверью и выдернуть из этого ада сестру у него уже не останется сил. Негнущимися пальцами он приоткрыл дверь, взял сестру за плечо и вытолкнул из квартиры, наваливаясь на створку.

— Бе… ги, — кое-как проговорил он, захлебываясь собственной кровью.

— Брат!!! — раздался детский вопль из-за  двери.

Но Вадим уже почти не слышал. Как и не чувствовал боли. Лишь звук ножа, входящего в плоть, отдавался еще где-то на кромке сознания. Вадим завалился в прихожей, заблокировав дверь: так просто не выйти. Парень улыбнулся этой мысли. Гаснущим сознанием он увидел мать. Она лежала на полу в большой комнате, смотрела на него и улыбалась…

— Нас спасло то, что в соседнем подъезде были разборки между жильцами. Машина с полицейскими и карета скорой помощи стояли прямо перед парадной. На них и вылетела Алька, — проговорил Вадим.

Увидев ребенка в крови, взрослые бросили скандалить. И ведь хватило сил и мужества девятилетней Але рассказать всё четко, поэтому и дверь не выламывали, а открывали бережно, хоть и спешили. Всех повязали. Вадима вместе с Алькой увезли в больницу.

— Не помню, сколько дали педофилу. Его убили на зоне, как и отчима. Матери дали тринадцать лет. Но дедушка до суда не дожил: умер в день, когда всё случилось. Сердце не выдержало. Бабушка пережила его ровно на год, — вздохнув, сказал Романов, — и, умирая, взяла с меня три клятвы. Во-первых, я подниму Альку. Во-вторых, жуткая картина матери, которую она написала в период без наркотиков, не покинет эту квартиру. Я сдержал эту клятву: висит сей шедевр в туалете, пугает неподготовленных людей.

— А в-третьих? — спросила Инна.

Он подошел к ней, сидящей на подоконнике, посмотрел насмешливо, но девушке стало жутко.

«Такая усмешка у льва, когда он настигает свою жертву»,— мелькнуло в голове.

— Моя бабушка не любит простые задачи, — проговорил Вадим, — ее последняя клятва с меня живого кожу снимает всякий раз, когда я вынужден ее исполнить. Это чтобы я помнил, где я был, как я упал, и как я потом поднимался…

В этот момент Инна посмотрела ему за спину и сползла с подоконника.

— Аля, — пролепетала она, и Вадим, побледнев, обернулся.

Его несчастная сестра стояла вполоборота и смотрела ему под ноги. Казалось, она колеблется не в силах решить: остаться или уйти. И брат, в который раз, не знал, что сказать. Он стоял и молчал. Молчала и Аля. Что бы из этого получилось, неизвестно, но тут у парня за спиной раздался насмешливый голос:

— Алька, представляешь, мороженое, которое привез твой брат, растаяло, так что мороженого нет.

Инна обошла брата и сестру. Залезла, как ни в чем не бывало, в холодильник.

— И суши остыли, вот напасть, — продолжала говорить девушка, гремя посудой, — слушайте, а если их разогреть, а?

Она вытащила пакет с доставкой и, не закрывая агрегат, посмотрела на родственников.

Алька с опущенной головой стояла на расстоянии вытянутой руки от брата, и в свете, который давала открытая холодильная камера, было видно, как на ее ресницах дрожат слезы. Девочка неуверенно, еще колеблясь, подняла голову и вдруг, протяжно всхлипнув, бросилась к нему. Зарыдала, уткнувшись ему в грудь.

— Прости меня! Прости меня, онисама, — проговорила малышка, обнимая его.

У Вадима дрожало лицо, но он сумел взять себя в руки: прижал к себе сестренку, и Инна вновь услышала шелест. Толкнув пакет с суши обратно и