Дыхание в унисон - Элина Авраамовна Быстрицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И она снова шла на базар с какой-нибудь своей одежкой или безделушкой.
А когда пыталась получить прописку, хотя бы временную, получала совсем иной ответ:
— Гражданочка, вы ведь нигде не работаете! А на что вы живете? Да нет, вас не прописывать надо, а выселить из города за тунеядство, — и добавляли магическую формулу: по закону военного времени…
Потому комсомольский энтузиазм дочери отклика не находит. Но что-то ведь делать надо, и Вера Исаевна подхватывает с земли свой узел с вещами, взмахивает головой так, что платок сбивается на затылок, командует своим девочкам совсем по-военному:
— За мной, не отставать! — и широким шагом решительно направляется к вокзальным дверям. Девочки за ней едва поспевают. Она уже потянулась к ручке двери, а в этот момент дверь распахивается, какой-то человек с горкой картонных коробок в руках резко выходит навстречу Вере Исаевне, они сталкиваются чуть ли не лбами, несколько коробок падают на землю.
— Ну, что стоишь, помогай давай, — довольно бесцеремонно, чтоб не сказать грубо командует он, и Вера Исаевна послушно подбирает с земли упавшие коробки, сколько вмещают руки, и протягивает незнакомцу.
— Дамочка, помоги донести до вагона, — просит он.
Вера Исаевна, нагруженная чужими коробками, устремляется вслед за ним, только успевает бросить дочерям:
— Ждите меня здесь, никуда ни шагу!
Она несет свою нетяжелую, но довольно неудобную поклажу за незнакомцем, рассматривает его со спины — высокий, темноволосый, судя по походке, нестарый. Ловко перескакивает через рельсы к какому-то дальнему то ли пути, то ли тупику, она следом. Подходят к одинокому, без паровоза, вагону, мужчина достает из кармана нечто наподобие ключа, отпирает двойную, нестандартную, похожую на ворота дверь, ловко вспрыгивает на ступеньку и оборачивается к ней:
— Спасибо, что помогла. Если есть время, не бойся, поднимайся.
— Нет, что вы! Вы же видели, у меня там дети, нам надо ехать, а никак не попадем на поезд. Вот, шла к начальнику вокзала.
— А тебе куда? — интересуется тот, и Вера Исаевна тут же достает из сумочки свои документы, полученные из госпиталя, показывает ему, что-то объясняет и молитвенно смотрит на него снизу вверх:
— Помогите, пожалуйста! Совсем силы кончились, пропаду тут и детей не вытащу. Помогите!
Человек внимательно, даже, можно сказать, пронзительно, рассматривает невысокую фигурку, замечает выбившиеся из-под платка роскошные каштановые волосы, аккуратный носик и жгучие карие глаза. А может, потертое пальто, стоптанные туфли не по сезону, усталые тени на лице. Впрочем, как знать, что он замечает, может, вообще думает о своем. Только после паузы будничным тоном говорит:
— Ну, давайте, полчаса еще есть, приводи свое потомство, возьму вас, у меня все равно вагон пустой, вот остатки груза переносил, сейчас меня подцепят и покатим с ветерком. У меня литерный груз, домчим без задержек. Считай, тебе повезло!
— Только я лучше сразу признаюсь: денег у меня нет. Совсем нет.
— Ладно, разберемся, торопись.
И она бежит к детям, через пути, не разбирая дороги, напрямую.
— Девочки, бегом за мной, кажется, вырвались! Лина, возьми вещи! Соня, давай руку. Вперед! — и они пускаются в обратный путь, тоже бегом.
Вагон на месте, мужчина в дверях, даже помогает подняться, маленькую на руках заносит.
— Ну вот, осматривайтесь.
Вера Исаевна находит какой-то ящик, садится — ноги трясутся от напряжения и усталости. Маленькая Соня прислонилась к ее коленке, обняла, застыла. Лина вертит головой, осматривается. Вагон скорее товарный, чем пассажирский, но без нар, какие-то большие конструкции, перекрытые брезентом, стоят не густо, делят пространство как бы на отсеки. А пол вагона выстлан толстым слоем привядшей травы, то ли мха, ходишь, словно по ковру. Места много, и никого нет. Непривычно. Удивительно. Тревожно.
— На этом даже спать можно, — сообщает Лина, поднимая с пола клок привядшей подстилки. У этой девчушки уже недетский опыт, она и степь знает, и поле — навидалась за время войны.
— Ладно, располагайтесь, а я к себе, чайник поставлю. Во-он туда, за загородку приходите через полчаса, кипятком напою, у меня там «буржуйка» стоит. — И он уходит, неслышно ступая по траве.
Вера Исаевна, не поднимая ног, шаркая по мягкому полу передвигается между этими странными конструкциями, ищет угол поукромнее, бросает там свой узелок с вещами и уже собирается прямо здесь, на траве прилечь, но Лина останавливает:
— Мама, нас же обещали кипятком напоить, пойдем, очень пить хочется и погреться!
И они тащатся из последних сил к загородке, там навешена занавеска, а за ней довольно уютное пространство: стол, на нем пузатый чайник и к нему чашки с блюдцами, не кружки, настоящие чашки, фаянсовые, красные в белых горохах, и еще коробка картонная, а в ней бублики! А на блюдечке несколько маленьких кусочков колотого сахара. Вокруг стола — скамья и еще какие-то ящики вместо табуреток. И хозяин сидит, улыбается. И «буржуйка» раскаленная докрасна, а на ней котелок с кипятком.
— Ну, теперь можно и знакомиться. Меня зовут Виктор Витальевич. А тебя?
— Я Вера Исаевна, — почти без запинки отвечает она и отстраненно, как о другом человеке, думает: «Фирочка бы так не смогла!» — А это мои дочери Лина и Соня. Их папа на фронте, — сообщает она, и пронзает мысль: «Почему я не сказала „муж“, а только „папа“? Как бы ни было, он пока муж мне!»
Но так давно не была она в тепле, не ела бублика, не пила кипяток из фаянсовой чашки, не испытывала реальной надежды на спасение, что мысль эта тут же гаснет, как не имеющая значения. Зато наплывает другая: «Для чего мы нужны этому человеку? Расплачиваться же придется! Боже, дай силы, помоги уберечь детей и самой уберечься!»
