По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

военнопленными, им предложили на выбор: лагерь или служба.

Лагерь находился тут же, в Каспле, за хлебозаводом, в низине, обнесенной колючей проволокой. Там томились уже около полутысячи военнопленных. Спали на земле, ели раз в день баланду. Жителям запрещали туда приближаться. Среди них имелись больные и раненые. И они умирали. Станислав Маркелыч, надев свой выходной зеленоватый костюм в полоску, с жилеткой, бабочкой, напоминающей действительно бабочку, но с опавшими пышными крыльями, увядшую, а также фетровую варшавскую шоколадного цвета шляпу, расчесал седые усы и отправился к коменданту. Майор лишь пару минут слушал его скверный немецкий и тут же велел своему помощнику, лейтенанту, выслушать фельдшера. Молодой лейтенант с узкими черными усиками вывел его на улицу и там слушал.

Фельдшер просил перевести больных и раненых из лагеря в больницу. Лейтенант хмыкал, переспрашивал. Наконец спросил: «Warum?» То есть – зачем? И, как рассказывал Станислав Маркелыч, в этот момент он все понял насчет немцев новых времен. От выбритых щек лейтенанта несло одеколоном. Форма его была чиста и отутюжена, сапоги зеркально вычищены.

– Я ему сказал примерно следующее… – Фельдшер откашлялся в кулак и заговорил несколько измененным голосом: «Herr Oberleutnant, sie… sind Leute». То есть, господин лейтенант, они являются людьми.

Он замолчал. Пелагия с Аней смотрели на него, ожидая продолжения.

– И что он ответил? – спросил фельдшер, постукивая пальцами по столу и как-то странно вращая светлыми выцветшими и пораженными катарактой глазами, казавшимися треугольными. – Он сказал следующее: «Nein, nicht richtig».

Фельдшер уставился в стол. Глаза его все продолжали странно вращаться. Аня даже на миг зажмурилась, как бы справляясь с головокружением.

– Что же это значит? – нетерпеливо спросила Пелагия.

Фельдшер возвел свои светлые треугольнички глаз с нависающими верхними веками на нее и ответил:

– Нет, мол, не совсем. Не так. Недостаточно.

– То есть?

– Soll das… reden… или как это… heißen?.. сказать… говорить… ну, то есть, mein? Mein? В общем, что вы хотите сказать? И герр лейтенант ответил, пожав этак плечами, что… э-эээ…

– Ах, да говорите вы по-русски! – не вытерпела Пелагия.

Но упрямый фельдшер покачал лысеющей головой и все-таки попытался воспроизвести сказанное обер-лейтенантом:

– Он сказал: «Die Russen… Untermenschen, wie man… uns einredet». То есть: русские – унтерменши, как им сказали.

– Что это такое? – спросила Пелагия.

– Унтерменши? А это, матушка, недочеловеки.

Все замолчали. Только и слышно было постукиванье ногтей фельдшера по столу, да из большой комнаты доносилось мерное тиканье настенных часов.

– А вы… Станислав Маркелыч, верно поняли? Перевели? – спросила наконец мама.

– Унтерменши? Анечка, у вас есть словарь?

– Да.

И Аня принесла с полки русско-немецкий словарь.

– Ищи: не-до-человек…

– Untermensch, – прочла Анна.

– Вот, – сказал фельдшер.

– Но… может, это какая-то злая издевка с его стороны? – спросила мама.

– Да? Отчего же?

– Ну… вы, Станислав Маркелыч, так оделись… И это жабо какое-то…

– И вы, матушка, считаете это весомой причиной для запрета помощи раненым?

Пелагия не знала, что ответить, и только дышала.

– Надо с этим обратиться к Палену, – сказала Аня. – Он же так хорошо говорил о свободе и человеческом достоинстве.

И Аня действительно, зайдя в палату, где лежали раненые и больные немцы, рассказала о посещении Станиславом Маркелычем комендатуры. Тот обещал поговорить об этом прежде всего с Корнелиусом Лангом и, заручившись его согласием, пойти к коменданту.

Через день он сам явился под вечер в дом Исачкиных.

– Увы, фрау Пелагия, – сказал Пален, усаживаясь на венском стуле и держа ореховую палку между колен и вешая на нее свою пилотку. – Увы. Комендант, несмотря на согласие Корнелиуса Ланга, отказал.

– Но почему? – спросила Анна.

Пален вздохнул, постукивая ореховой палкой о пол.

– Вы не хотите сказать правду? – не отступала Анна. – Но мы ее уже знаем.

Пален поднял брови; его большие голубые глаза без очков казались слегка отуманенными.

– Да, – сказала Анна.

Пелагия сделала упреждающий жест, но дочь продолжала:

– Идея унтерменшей.

Ореховые глаза Анны вызывающе светились. Пален поморщился, будто почуял дурной запах, и даже рукой помахал перед лицом.

– Фройляйн Анна, – произнес он с укоризною. – Кто вам наговорил каких-то глупостей? Und jetzt hat mich Ihre Torheit darum gebracht, – проговорил он.

– Что? – переспросила вежливо Пелагия.

– Глупость лишила меня удовольствия, – сказал Пален. – Но кто, так сказать, автор?

– Ваш обер-лейтенант. При коменданте, – объяснила Анна.

– А?.. Этот Grünschnabel… молокосос Эрих… как его… Хайнрих? – Пален снова поморщился. – И что же? Он это сказал? Кому? Герру Станиславу Маркеловичу? Ich Dussel! То есть – болван, по-русски говоря. Извините его. Oh nein, nein!.. Тут дело совсем в другом. Я сейчас все объясню. – Он помолчал и продолжил: – Ваш Сталин, он ведь не подписал Женевскую конвенцию двадцать девятого года о пленных, вот, коротко говоря, в чем дело. Отказался. Да. А в основе ее Гаагская конвенция седьмого года, и Россия ее подписала. Но – царская. Сталин же ее напрочь отвергает? – Он развел руками. – Im Grunde ist alles ganz einfach. Все очень просто…

И ореховая палка упала, оглушительно стукнувшись.

Пелагия вздрогнула. Анна смотрела, как он нагибается, поднимает палку.

– Ich hoffe, dass ihr Euch nun alle besser fühlt, фрояляйн Анна? – спросил он.

– Мм?..

– То есть вы, надеюсь, теперь удовлетворены?

Анна раздумчиво покачала головой.

– Но, господин Пален… Я хочу еще спросить.

Пален сделал разрешающий жест, и черный перстень на его безымянном пальце правой руки прочертил загогулину в воздухе.

– Германия подписала все эти конвенции?

Пален кивнул с приятной улыбкой.

– Почему же здесь, в Каспле, она ничего не выполняет?

Голубые глаза Палена вспыхнули, и внутри четко обозначились черные точки зрачков.

– Что вы имеете в виду?

– Лагерь за хлебозаводом, – сказала Анна.

– Но… я же только что все объяснил? – спросил Пален.

Анна кивнул.

– Да. Все понятно. Но непонятно одно: раз ваша страна все подписала, почему же она не выполняет своих обязательств?

– Моя страна – Латвия, – тут же поправил ее Пален. – А насчет Германии… Хм… – Он улыбался, глядя на девушку. – Черт возьми, а у вас не женская, простите, логика. И не логика коменданта с его обер-лейтенантом Хайнрихом. Ха-ха-ха!.. Они бы вам ответили, что причина в неподписании Сталиным этой конвенции. А я так не отвечу. Потому что вы, фройляйн Анна, правы. Но… – Он постучал палкой в пол. – Но вряд ли эта логика убедит их. Впрочем, я еще раз попробую.

40

Все оставалось по-прежнему. Советские пленные так и жили под открытым небом без всякой помощи, мучились днем в лучах солнца или под дождем и даже ливнем, ночью дрожали.

В больницу прибывали раненые немцы. Но у одного крестьянина из ближайшей