По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

Райисполком, райвоенкомат, райком комсомола не работали, администрация покинула село, милиция тоже исчезла. Войска прошли, и касплянцы начали ломать двери и бить окна в районном универмаге, магазинах, столовой, аптеке.

– Они тащат всё, – говорила мама, – рвут, ломают, хватают посуду, лопаты, косы, ботинки, пальто, крупу, сахар, муку… Дерутся. Там все усыпано стеклами и крупами, бумажками… Вот он, Содом и Гоморра ихняя, красная… И немецкая напасть – то возмездие за все, дочка.

И она читала вслух «Откровение Иоанна Богослова»: «И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями.

И видел я Ангела сильного, провозглашающего громким голосом: кто достоин раскрыть сию книгу и снять печати ее?..»

Звучало это теперь по-особенному. И Аня невольно все вспоминала летную книжку Арсения, – наверняка он ведет ее и сейчас… Где он? В небе или на земле? Сам как ангел… то ли жизни… то ли смерти…

«И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя „смерть“; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными.

И когда Он снял пятую печать, я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели».

В глазах Ани стояли слезы. Ей мерещилось лицо батюшки Романа. От него давно не было вестей, и они не знали, жив ли, мертв ли батюшка. И что теперь с ним будет там, на дороге?

«И когда Он снял седьмую печать, сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса.

И я видел семь Ангелов, которые стояли пред Богом; и дано им семь труб.

И пришел иной Ангел, и стал перед жертвенником, держа золотую кадильницу…»

Да, безмолвие и сделалось в тот день, когда в село вошли немцы.

38

– Они уже здесь, матушка Пелагия.

Это был хрипловатый прокуренный голос Станислава Маркелыча. Аня сразу сообразила, о ком речь. Ротный фельдшер, служивший в Варшаве, упорно так называл маму, хотя она уже и пеняла ему за это, мол, какая же теперь она матушка?.. Но старика было не сбить, как взял этот оборот, так и продолжал им пользоваться.

Станислав Маркелыч откашлялся.

– Пришли. Со стороны Рытино. Скоро будут и на нашем берегу. Я их так и увидел. Нет, сперва услышал. Тарахтят мотоциклы, что ли. И точно, гляжу: едут, мелькают каски. Ну-с, каков за это время стал фриц? Остановились на берегу. На меня смотрят. А у меня как раз клюнуло. Хороший судачок. Я его, матушка, вам оставлю.

И точно, в доме уже пахло рыбой, и тиной, и табаком. Станислав Маркелыч был заядлый рыбак.

– Посмотрели, покалякали меж собой про фиш да фишера, то бишь рыбу и меня собственной персоной, и дальше поехали. Не боятся совершенно. Видно, уже осведомлены, что все драпанули.

И точно, в селе не было ни звука выстрела. Каспля сдавалась безмолвно.

– И какие же они, Станислав Маркелыч? – не выдержав, спросила слабым голосом Аня.

– Да всё такие же: вечные крестоносцы. Только боевых коней сменили на тарахтелки. Немец – солдат, так ему на роду написано.

– А нам? – тихо и как бы против воли спросила мама.

Станислав Маркелыч взглянул на нее, приподняв светлые густые брови, чуть кося левым глазом и как бы засматривая за собеседника.

– Нам, матушка?.. – решительно переспросил он, собираясь тут же ответить. – А нам… нам… – Он погладил усы и повторил совсем тихо: – Нам… – И умолк вовсе.

В полдень где-то неподалеку раздались голоса. Ветер нанес немецкую речь, довольно странную, по-московски акающую и по-белорусски цэкающую. С этой речью Аня была, конечно, знакома. В школе только этот язык и можно было изучать, хотя она бы предпочла французский, а еще лучше итальянский, чтобы читать Петрарку. Мама встала у окна, осторожно отвела занавеску. Но никого так и не увидела. Но ясно было, что немцы уже перешли на этот, правый берег реки.

Каспля была занята.

Немцы быстро наладили наплавной мост через реку, и по нему устремились грузовики, подводы, пехота. Танки шли вброд. Они следовали дальше, к Смоленску. Туда же летели и самолеты. Касплю больше не бомбили.

В Каспле немцев оставалось не так и много. Они разместились в зданиях райисполкома и милиции.

Однажды в калитку вошел офицер в ладно сидящем приталенном кителе с орлом и крестом, погонами, белобрысый невысокий, в сверкающих сапогах, перетянутый ремнем, с тяжелой круглой челюстью и горбатым носом, на котором поблескивала дужка очков в круглой оправе, тут же напомнивших Ане кого-то… Илью! Только этот офицер был старше.

Фуражку он нес в руке, похлопывая ею по бедру… Мама перекрестилась и сама пошла навстречу, не дожидаясь, пока он войдет в дом, наказав Ане не высовываться. Аня следила за ними в окно.

Они говорили негромко, но Аня разбирала о чем. Немец указывал в сторону церкви и говорил, что они хотели бы осмотреть храм, но тот закрыт, а кто-то сообщил, что это дом священника. Офицер говорил по-русски. Мама отвечала, что да, он не ошибся, здесь жил священник, но его арестовали и отправили в лагерь. Так что ключей от церкви у них давно нет. Офицер уточнил, за что его арестовали? Мама замялась, начала отвечать сбивчиво, и незнакомец нетерпеливо сам объяснил одной фразой: «За служение?» И маме только и оставалось согласиться. По сути, так и было. Офицер поинтересовался, у кого искать ключи? Но мама этого не знала. Церковь уже закрыли три года назад, и там был клуб, радиоузел, показывали кино…

– Смотреть там уже и нечего, – сказала Пелагия этому человеку. – Вы же видите, главы сбиты, колокольня наполовину разрушена, и внутри иконостас ободрали…

– Когда храм построили? – спрашивал он.

Пелагия отвечала, что в тысяча девятьсот четырнадцатом году стараниями настоятеля Младова. Правда, самого его уже не было в живых, он умер раньше. Но в мечту свою, как говорится, вдохнул жизнь. Деньги на постройку давали касплянцы, а также царь Николай. Протоиерей Младов был и настоятелем и попечителем местного училища, в котором преподавал Закон Божий…

– Всё разграбили? – снова спросил офицер.

– Побили и поломали резных святых, статуи, иконы… Истребили приходскую библиотеку с архивом, а это было… сотня книг, церковные журналы, газеты, церковно-приходская летопись, клировые ведомости, исповедные записи, синодики с середины прошлого века, брачные обыски с начала прошлого века, приходо-расходные книги с начала прошлого века…

– И это уничтожили? Зачем?

Пелагия только вздохнула, но,