Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

уснуть, привык отдыхать у костра, — сказал Павел Назарович, подкладывая в огонь дрова.

— Но ведь здесь холодно, — ответил я ему.

— Ничего, не замерзну, зато все видно, а там — как в темнице.

Я тоже подошел к костру и, согревшись его теплом, любовался преобразовавшимся миром. От лета не осталось и признака — ни щепотки зелени, ни единого цветочка. Снег покрывал свинцовой белизною склоны белогорья, распадки и пушистым узором украсил кедры. Только озеро оставалось по-прежнему темно-темно-бирюзового цвета и от чуть заметного волнения переливалось лунным блеском. Против палатки скучились голодные лошади, понурив головы, они стояли неподвижно, словно погрузившись в глубокие думы. И казалось, только один ручеек, вытекающий из озера, продолжал жить. Пробиваясь по узкому руслу, он, не смолкая, пел свою однотонную песню. Был глухой час ночи.

Восход солнца застал меня и Лебедева поднимающимися на вершину гольца. Ноги мерзли, было холодно, и мы еле согревались ходьбой. Снежное покрывало сглаживало шероховатую поверхность белогорья, отчего оно казалось еще более гладким. Ни тумана на горах, ни облаков в небе! Но нас ждало горькое разочарование — высота гольца оказалась незначительной. Ее перекрывали близко расположенные второстепенные гряды Канского белогорья и загромождали собою нужную нам видимость на восток. Наши старания найти хотя бы узкую щель между гольцами, в просвете которых можно было бы увидеть далекий горизонт, оказались тщетными. Поблизости не было и другого гольца, с которого доступно было бы заглянуть по ту сторону гряд. Пришлось ограничиться только изучением рельефа Пезинского белогорья и зарисовками горизонта. Так неудачно кончился наш поход.

В одиннадцать часов мы уже спускались вниз. Торопились. Нам необходимо было в тот же день переправиться на правый берег Березовой речки. После снегопада уровень воды совсем упал и лошади с вьюками благополучно миновали опасный брод. Но нас продолжали преследовать неприятности.

За бродом оставалось преодолеть последнее препятствие — перевести по карнизу караван, а дальше путь был свободен от каких-либо неожиданностей. Лошадей расседлали, кроме кобылицы Звездочки, на которой были почти пустые сумы из-под продуктов, да кухонная посуда, привязанная на верх седла. Вначале мы перетащили груз, затем перевели передового коня Соломона, и очередь дошла до Звездочки.

За карнизом, в том самом месте, где ей нужно было делать небольшой прыжок на верх скалы, у нее вдруг оступилась нога, и зад повис на карнизе. Лошадь забилась передними ногами, пытаясь зацепиться за кромку скалы, но напрасно. Животное сорвалось в пропасть, сделало в воздухе сальто и у самой воды ударилось головою о сливной камень. Вода мгновенно подхватила кобылицу и безжалостно кинула в порог. Вместе с нею чуть не слетел туда и Козлов, пытавшийся удержать за повод лошадь.

Мы замешкались, затем бросились вниз по тропе, с надеждой перехватить на перекате труп Звездочки. Оставшийся же на скале Соломон, заметив суету и не видя возле себя лошадей, начал громко ржать.

Мы уже находились метров триста за порогом.

— Слышишь, сдается мне, в реке конь кричит? — сказал остановившийся Лебедев.

— Да это наши на скале, — ответил я.

— Нет, прислушайся.

Действительно, из-под порога доносился какой-то странный крик, похожий на ржание.

А в это время по тропе, догоняя нас, бежал Павел Назарович. Полы кафтана развевались по ветру, он махал руками и о чем-то предупреждал.

— Звездочка-то жива, под порогом…

— Не может быть, — возразил Лебедев.

— Кричит, ей-богу, кричит, — убеждал нас старик.

Мы повернули обратно. Я не верил, чтобы кобылица могла остаться живой, падая с тридцатиметровой скалы, да еще на каменные глыбы. И что же? Действительно, под самым порогом ржала лошадь, как бы отвечая на крик Соломона. Но попасть туда к ней было не так просто.

Порог проходит в узкой щели щек, и вода, падая с трехметровой высоты, образует широкий омут. Справа, где мы находились, в скале сделано большое углубление, охраняемое снизу и сверху недоступными скалами. Оттуда-то и доносился крик лошади. Попасть туда можно было только вплавь, снизу, пользуясь обратным течением в омуте. Снова связали вьючки, и Козлов, раздевшись, поплыл с концом веревки, а мы, сдерживая волнение, ждали.

Через несколько минут из-за скалы показалась голова Козлова, а за ней, пытаясь преодолеть течение, показалась и лошадь. Мы дружно потянули веревку.

— Да ведь это Карька! — крикнул Павел Назарович, и все остолбенели.

Действительно, следом за Козловым плыл Карька, а не Звездочка, как мы ожидали. Теперь все стало понятно.

Карька, сбитый водою и брошенный в порог, как оказалось, не погиб в пороге, а был выброшен на берег в углубление скалы. Оттуда ему никогда бы не выбраться без помощи человека. Не подними крика Соломон, на который стал откликаться Карька, мы прошли бы с караваном мимо, а конь остался бы обреченным на голодную смерть. Но еще более поразительно было другое: как могла вода снять с него седло? Видимо, Карьке пришлось долго бороться с потоком, пока он не оказался на берегу: в этой борьбе он и потерял свое седло. После осмотра оказалось, что у коня не было ни царапины, ни единого ушиба.

Через час товарищи ушли с лошадьми вниз и должны были остановиться на ночь ниже развилины, а я с Прокопием направился вдоль реки искать Звездочку.

Вода умеет прятать свою добычу, но на этот раз нам повезло. На одном из перекатов, в нескольких километрах ниже порога, мы нашли свои сумы. Хорошо, что у нас нечего было варить, и мы особенно не сожалели о гибели кухонной посуды. Жаль было Звездочку, это была молодая лошадь.

Возвращались на стоянку береговой чащей, по чуть заметной тропе. Прокопий шел сзади. Оставалось пройти метров пятьдесят до палаток, как послышался его крик. Я оглянулся. Нагнувшись к земле, он что-то рассматривал, и его лицо вдруг стало сосредоточенным. Когда я подошел к нему, он показал рукой на скорлупки от яиц и только что вылупившегося мертвого птенчика. А я ничего этого не видел, хотя проходил там же. Да если бы и заметил и даже остановился, то вряд ли скорлупа вызвала бы во мне любопытство. Но для следопыта найти мертвого птенца на тропе уже явление необычное, вызывающее в нем любознательность — желание разгадать, что за несчастье случилось с этим малышом.

— А вот и гнездо, — сказал я, показывая ему на круглый комочек, прилепившийся к развилине ветки над нашими головами. — Видно, упал, пошли, — предложил я.

Но тот продолжал стоять, отрицательно качая головой.

— Он ведь только что народился, ему не упасть самому… — рассуждал следопыт. — Ежели гнездо хищник разграбил, то как же он этого не подобрал? — И он, не торопясь,