Германия на заре фашизма - Андреас Дорпален

Папен действительно был полон решимости избавиться от прусского правительства. Этот последний оплот социал – демократии был символом ненавистной Веймарской республики и блокировал дорогу к авторитарному государству, которое он надеялся создать. Немецкая национальная партия и Немецкая народная партия уже давно требовали, чтобы рейх поглотил Пруссию. Рейхсвер тоже предпочел бы, чтобы силы рейха и Пруссии были сосредоточены в одних руках. Таким образом, устранив правительство центристов и социал – демократов, временно исполняющее свои обязанности, Папен надеялся завоевать популярность, а получив возможность контролировать прусскую политику, он рассчитывал укрепить свои позиции в переговорах с Гитлером. Оставалась только одна проблема: найти законные основания для этого шага, которые удовлетворят южных немцев и не встревожат Гинденбурга. Президент, скорее всего, поддержит шаги, направленные на восстановление отношений рейха и Пруссии, существовавшие во времена империи, но его придется убедить, что все меры будут строго соответствовать конституции, иначе он своего согласия не даст.

Единственное обвинение, казавшееся приемлемым, касалось якобы неспособности Пруссии справиться с коммунистической угрозой. Поступали сообщения о формировании «социалистических боевых групп» под покровительством коммунистов. Большое внимание привлекла попытка статс – секретаря Абегга заставить коммунистическую партию прекратить экстремистскую деятельность, которая является не только незаконной, но и совершенно бессмысленной, и присоединиться к антинацистскому фронту. Удивительно, но Абегг не проинформировал Северинга о своих переговорах с коммунистами – вероятнее всего, считал их бесполезными. Еще более удивительной была позиция правительства рейха, выдвинувшего обвинения против Северинга, заявив, что Пруссия якобы нянчится с коммунистами. Это было очевидной неправдой, потому что Северинг сражался с коммунистами всеми доступными ему средствами. Он не шел на сотрудничество ни с ними, ни с нацистами, настаивая на том, что к выпадам коричневорубашечников следует относиться так же сурово, как и к нарушающим закон коммунистам. Несговорчивость Северинга в этом вопросе представляется основной причиной неудачи правительства рейха в налаживании контактов с Гитлером.

А тем временем нацисты проявляли все больше недовольства правительством рейха. Жалуясь на преследования со стороны Северинга, они шумно требовали интервенции в Пруссию в качестве доказательства доброй воли и «(национальной надежности» правительства. Такое же мнение высказывали представители Немецкой национальной партии, поддерживавшие Папена. По мнению Папена и Шлейхера, особенную срочность этой мере придала неблагоприятная реакция внутри страны на итоги переговоров в Лозанне. Выборы в рейхстаг приближались, и министры чувствовали, что необходимо принятие срочных мер для восстановления своего престижа. Устранение прусского правительства представлялось самой многообещающей из них.

11 июля, то есть через три дня после возвращения Папена из Лозанны, кабинет рассмотрел эту проблему. Гейл, ранее открыто заявлявший, что прусское правительство весьма эффективно справляется с коммунистами, теперь утверждал, что это совсем не так. Поэтому рейху жизненно необходимо взять на себя прусскую проблему. Папен согласился, заметив, что Пруссия саботирует все политические решения рейха. В последовавших дебатах приводились самые неубедительные аргументы, но других, очевидно, не нашлось. На интервенцию согласились почти единогласно (против выступил лишь министр труда Шеффер), одновременно подчеркнув необходимость весомой аргументации. Памятуя об извечных сомнениях Гинденбурга, Мейснер тоже высказался за это.

Он вернулся к этому вопросу на следующий день на очередном заседании кабинета. Обычно, заметил он, существующему правительству государства предъявляется ультиматум, и рейх может прибегнуть к интервенции, только если очевидна намеренная обструкция со стороны государства. На случай, если дело дойдет до суда, следует убедительно обосновать свою позицию. Шлейхер и Гейл, желавшие действовать как можно быстрее, настояли, что такая процедура в данном случае неприемлема. Гейл доложил о переговорах Абегга с коммунистами о создании союза социал – демократической и коммунистической партий. После короткого обмена мнениями кабинет согласился составить проект декрета, назначавшего канцлера имперским комиссаром Пруссии. Декретом был также установлен срок – 20 июля.

Уже на следующий день возникли новые трудности. Макс Петерс, вышедший в отставку прусский статс – секретарь, выбранный на стратегически важный пост министра внутренних дел, не принял назначения. По его мнению, условия в Пруссии пока не оправдывают таких мер, как устранение прусского правительства. Хуже того, Северинг издал декрет, обязывающий принимать самые строгие меры против лиц, незаконно владеющих оружием, и запрещающий все политические демонстрации, для которых не может быть обеспечена соответствующая полицейская охрана. Декрет так явно демонстрировал намерение прусского правительства сохранить закон и порядок, что правительство рейха приняло единственно разумное решение – повременить с действиями против Пруссии.

Папен и Гейл поспешили в Нойдек, чтобы получить подпись президента на декрете, в котором дата начала действий в Пруссии оставалась открытой. Они были приняты тепло. Когда Папен предложил подать в отставку из – за неблагоприятной реакции населения на результаты переговоров в Лозанне, Гинденбург не стал его слушать. Он попросил канцлера передать кабинету свою благодарность за работу – ничего подобного он не делал уже очень давно.

Прусский декрет президент изучил с величайшим вниманием. Он не забыл предостережений южногерманских министров и всерьез опасался процедуры импичмента. Он чувствовал, что ситуация в Пруссии не совсем такая, как ее описывают Папен и Гейл, да и Мейснер говорил о сомнениях в законности предлагаемого мероприятия. Как засвидетельствовал статс – секретарь на Нюрнбергском процессе, сначала Гинденбург не захотел одобрить декрет, но Папену удалось его переубедить. Однако нет никаких признаков, указывающих на то, что старый маршал испытывал угрызения совести, обвиняя в чудовищном нарушении своих служебных обязанностей людей, которые несколькими месяцами ранее делали все возможное для его переизбрания. Подсознательно он приветствовал хотя бы частичное возвращение счастливых дней существования империи, когда канцлер возглавлял и прусское правительство.

Новый повод вмешаться в дела Пруссии был найден раньше, чем можно было ожидать. В воскресенье 17 июля нацисты и коммунисты устроили уличное сражение в северогерманском городе Альтона, расположенном неподалеку от Гамбурга. Его результатом стало более 80 пострадавших, причем 17 человек погибли. За эту бойню ответственность нес кабинет Папена. Разрешив пропагандистские демонстрации в форме, он многократно усложнил задачи полиции. А его односторонний фаворитизм по отношению к нацистам вынудил местные полицейские власти относиться к ним снисходительнее, чем ко всем остальным. Нацистский парад через рабочие районы Альтоны был разрешен местным шефом полиции, социал – демократом, только потому, что тот понимал: если он запретит этот марш, берлинские власти все равно отменят его решение.

Ровно через три дня, 20 июля, прусское правительство было смещено Папеном на том основании, что оно не в состоянии поддерживать на своей территории порядок. Шлейхер впоследствии хвастался, что, несмотря на очевидную абсурдность обвинения, правительству все удалось. Сопротивления не было. Выразив официальный протест, Северинг и его коллеги министры покинули свои кабинеты. (Браун отсутствовал из – за болезни.) На следующий день прусское правительство подало официальную жалобу в суд с просьбой признать интервенцию рейха незаконной.

Позже обсуждался вопрос, могло ли прусское правительство сопротивляться рейху. Нет никаких свидетельств того, что оно могло этим заниматься хотя бы с минимальной надеждой на успех. Если не считать некоторых частных случаев, подготовка к вооруженному сопротивлению не велась, в то время как Папен имел в своем распоряжении не только рейхсвер, но и «Стальной шлем», и нацистские вооруженные формирования. На прусскую полицию надежды было мало. Часть полицейских сил занимала выжидательную позицию и не выказывала лояльности – или симпатизируя правым, или избрав такой способ самозащиты. Более того, после того, как Гинденбург объявил в Пруссии чрезвычайное положение и прусская полиция была поставлена перед необходимостью выполнять приказы армии, многие в обычной ситуации лояльные офицеры не стали бы выполнять приказы Северинга. Высказывалось мнение: не важно, насколько безнадежна была цель, попытку сопротивления все равно следовало предпринять, хотя бы ради демонстрации. Она оказала бы спасительное воздействие на самоуважение республиканцев и могла предотвратить катастрофические последствия. Достигло бы сопротивление хотя бы этих целей, представляется в высшей степени маловероятным. Вполне могло получиться наоборот, и сопротивление ускорило бы захват власти нацистами. Было ли разумно выступать против Папена и Гинденбурга, которые были против прихода к власти Гитлера, и не было никаких оснований предполагать, что они отдадут ему власть всего лишь через шесть месяцев?