Германия на заре фашизма - Андреас Дорпален

Папен, одновременно обращаясь к президенту и государственным деятелям Южной Германии, отрицал существование плана вмешательства во внутренние дела Пруссии. Он заявил, что никогда не существовало намерения назначить имперского комиссара, поскольку это было бы оправданным только в качестве ultima ratio, то есть если бы на карту были поставлены жизненно важные интересы отечества. Что касается отмены декрета о роспуске СС и СА, речь идет всего лишь о восстановлении равенства перед законом. При возникновении опасности гражданской войны все военизированные организации сразу же будут объявлены вне закона. Для осуществления контроля над их деятельностью они также будут помещены под надзор министра внутренних дел рейха.

Но Гельд не чувствовал удовлетворения. Обращаясь не к Папену, а к Гинденбургу, он заявил, что среди миллионов сторонников нацистов, несомненно, есть много коммунистов. Еще более важным представляется то, что те, кто на выборах подали свои голоса за Гинденбурга, сделали это, чтобы быть защищенными именно от СС и СА. Если в стране возникнет угроза гражданской войны, эти силы не удастся подавить. Любая партийная армия, повторил он, помогает уничтожить власть государства: все подобные организации должны быть вне закона. В конце встречи заговорил сам Гинденбург. Он подтвердил, что в настоящее время не имеет намерения назначить в Пруссию имперского комиссара. Газетные статьи, утверждающие обратное, являются преувеличениями или неправомерными измышлениями, как и многое, что печатается в газетах. Затем, воспользовавшись шансом облегчить свою душу, он пожаловался посетителям: «Пресса, например, утверждает, что, пока я был в Нойдеке, там постоянно проходили политические переговоры. Могу вас заверить, что единственный человек, которого я там часто принимал, – это мой сосед граф Брюннек. Неправда и то, что, как они в один голос утверждают, мой сын имеет на меня большое влияние».

Вернувшись к обсуждаемой проблеме, маршал сказал, что он уделяет Южной Германии очень большое внимание. «Я всегда старался укрепить мост через реку Майн[49]; я прошу вас не уничтожать его, поскольку единство является основой нашего могущества, а только могущество может обеспечить наши права». Затем Гинденбург перешел к обсуждению декрета об СС и СА, припомнил свои опасения о своевременности этого декрета после своего переизбрания, описал свои непрекращающиеся усилия обеспечить равенство всех подобных организаций перед законом и одинаковое к ним отношение. Если он и позволил вновь узаконить нацистские военизированные формирования, то потому, что теперь они будут лучше контролироваться правительством. Потом маршал добавил: «Не важно, что многое еще остается прояснить, но движение национал – социалистов, и в первую очередь участвующая в нем молодежь, черпает вдохновение в сильных национальных чувствах». Если он будет обманут в своих ожиданиях, декрет, конечно, будет отменен. А государства имеют полное право, в пределах собственной юрисдикции, принимать все необходимые полицейские меры.

Все же Гельда маршалу не удалось переубедить, и беседа завершилась на весьма напряженной ноте. Президенту не стоит беспокоиться, заявил баварский рейхскомиссар, что майнский мост будет разрушен южанами. Его легко может уничтожить неправильная политика рейха. Как всегда, стараясь достичь примирения, Гинденбург горячо заверил, что руководство рейха далеко от подобных намерений. Но он не смог удержаться и добавил, что южане слишком склонны обвинять во всех несчастьях северян. «Позвольте вам напомнить, что, когда в Мюнхене утвердилось советское правительство (в 1919 году), именно прусские войска восстановили порядок».

Южногерманские министры отбыли восвояси, не уверенные, что им удалось чего – либо достичь. Но Гинденбург запомнил то, что они сказали. Когда он подписывал декрет, аннулирующий запрет на деятельность организаций коричневорубашечников, он в сопроводительном письме, предназначенном для печати, сообщил Гейлу, что в будущем рассчитывает на мирное протекание политической борьбы. Если его ожидания не оправдаются, он снова вмешается и обратит против любых актов насилия все имеющиеся в его распоряжении средства. Когда же второй декрет провозглашал дальнейшие уступки, Гинденбург настоял, чтобы в официальном заявлении было сказано: рейх не намерен вмешиваться в полицейские функции государств.

В Южной Германии очень быстро обнаружили, что подобные заявления мало что значат и после встречи руководителей южногерманских государств с президентом не произошло ничего, что могло бы ослабить их тревогу. И Гельд, и его баденский коллега доктор Шмит недвусмысленно заявили, что они снова объявят СС и СА вне закона в своих государствах, если рейх отменит свой запрет, однако об этом в протоколе встречи ничего не было сказано. Они говорили также, что именно в ответ на это заявление Гинденбург заверил их, что они вольны принимать любые меры в пределах своей юрисдикции. Мейснер доказывал, что имело место неправильное понимание: южногерманские власти могли принимать решения, касающиеся отдельных ситуаций, но не могли прибегнуть к общему запрету. Если бы они на это пошли, президент, несомненно, потребовал бы отмены подобного запрета. Столкнувшись с таким толкованием, южногерманские лидеры не могли не задаться вопросом, является ли Гинденбург хозяином в собственном доме и насколько надежную защиту рейха и конституции он может обеспечить.

Декрет, легализовавший нацистские формирования, был выпущен спустя несколько дней. Бавария и Баден сразу же запретили все митинги вне помещений и ношение политической формы. Вюртемберг ограничился запретом демонстраций. Эти шаги, конечно, мешали планам рейха установить соглашение с Гитлером. Шлейхер, который не оставлял надежды на мирное сосуществование с нацистами, потребовал, чтобы все ограничения были немедленно сняты. На этот раз он был готов привлечь армию и даже объявить чрезвычайное положение, чтобы заставить государства Южной Германии подчиниться. Последние проявили стойкость и не склонились перед волей Берлина. В конце концов Папен издал новый президентский декрет, отменяющий все ограничения, установленные государствами. Он санкционировал и ношение формы, и проведение митингов на открытых площадках. «Страхи, которые высказывались относительно этих прав, – утверждал Гейл в официальном заявлении, – сильно преувеличены. У правительства рейха в настоящее время нет никаких оснований для принятия особых мер». Факт, что число уличных столкновений после разрешения деятельности СС и СА увеличилось, во внимание не принимался. Как выразился Гейл, «следовало ожидать, что во время переходного периода, пока народ не приспособится к изменившейся ситуации, возможны временные трудности». К тому же, сколько бы ни было уличных беспорядков, все они вдохновляются и провоцируются коммунистами. После чего, определив ответственность каждого, Гейл галантно сделал вывод, что поддерживать порядок в своих границах должны сами государства, имеющие для этого все необходимое.

Пока южногерманские государства конфликтовали с Папеном, Пруссия пыталась сотрудничать. Прусское правительство разрешило деятельность СС и СА, ношение формы и проведение демонстраций. Находясь в политическом плане намного дальше от режима Папена, чем государства юга Германии, Пруссия тем не менее предпринимала все усилия, чтобы выполнить требования рейха.

Папен, со своей стороны, сговорчивости не проявлял. Он объявил, что Пруссия больше не будет постоянно представлена на заседаниях кабинета, а ее представители будут приглашаться, только если планируется обсуждение вопроса напрямую ее касающегося. Сотрудничество должно было стать официальным и вестись на расстоянии. Раньше министры рейха запросто звонили и навещали своих прусских коллег. Новые министры предпочитали оставлять визитные карточки. Правительство рейха попыталось использовать и финансовое давление, воздержавшись от выплаты Пруссии причитающихся ей 100 миллионов марок на основании того, что отсутствуют фонды. И все же прусское правительство не нанесло ответного удара. А через неделю после назначения Папена по Берлину распространились слухи, что новый канцлер ищет повод, чтобы убрать кабинет Брауна – Северинга, но такого повода ему никто не даст.

Папен действительно был полон решимости избавиться от прусского правительства. Этот последний оплот социал – демократии был символом ненавистной Веймарской республики и блокировал дорогу к авторитарному государству, которое он надеялся создать. Немецкая национальная партия и Немецкая народная партия уже давно требовали, чтобы рейх поглотил Пруссию. Рейхсвер тоже предпочел бы, чтобы силы рейха и Пруссии были сосредоточены в одних руках. Таким образом, устранив правительство центристов и социал – демократов, временно исполняющее свои обязанности, Папен надеялся завоевать популярность, а получив возможность контролировать прусскую политику, он рассчитывал укрепить свои позиции в переговорах с Гитлером. Оставалась только одна проблема: найти законные основания для этого шага, которые удовлетворят южных немцев и не встревожат Гинденбурга. Президент, скорее всего, поддержит шаги, направленные на восстановление отношений рейха и Пруссии, существовавшие во времена империи, но его придется убедить, что все меры будут строго соответствовать конституции, иначе он своего согласия не даст.