Германия на заре фашизма - Андреас Дорпален

Имелись все основания сомневаться относительно политических талантов Папена. Внутри страны он в лучшем случае играл второстепенную роль в деятельности партии «Центра» и потому едва ли мог влиять на ее решения. Что же касается дипломатического фронта, следовало ожидать, что он станет персоной нон грата в Вашингтоне: являясь военным атташе Германии, он участвовал там в ряде актов саботажа и в 1916 году был выслан из страны. Это стало бы серьезной помехой в то время, как добрая воля Соединенных Штатов была бы поистине бесценной для Германии, если, конечно, она хотела урегулировать вопросы репараций и вооружений с выгодой для себя. Но хуже всего было то, что Папен был человеком без политического чутья, весьма поверхностно занимавшимся различными видами социальной и культурной деятельности. По словам французского посла, ни друзья, ни враги не принимали этого человека всерьез. Шлейхера в нем привлекла социальная уравновешенность и консервативно – милитаристские наклонности: обе эти черты должны были понравиться и Гинденбургу. Папен был также наделен энергией и решительностью, которые не терял, столкнувшись с превратностями политического кризиса. Тот бесспорный факт, что Папен не имел ни одного из качеств настоящего государственного деятеля, генерала не слишком волновал, поскольку он сам намеревался руководить правительством из – за кулис. Когда знакомый предупредил Шлейхера, что Папен не слишком умен, генерал с улыбкой ответил: «Ему и не нужна голова, главное, чтобы была красивая шляпа». «Ни один канцлер, – отметил историк Карл Дитрих Брахер, – еще не выбирался так легкомысленно».

Насколько подчиненную роль Шлейхер планировал отвести Папену, ясно демонстрируют обстоятельства его выбора. Слухи о том, что Папен избран преемником Брюнинга, распространились по Берлину еще 23 мая, за неделю до отставки Брюнинга. Геббельс написал об этом в своем дневнике 24 мая. А Папен отмечает в своих мемуарах, что ничего не знал о перспективах своего назначения до 28 мая, когда вернулся в Берлин после десятидневного отсутствия и ответил на вызов Шлейхера[48]. К этому времени Шлейхер уже принял решения и по большинству кандидатур членов нового правительства.

Их первая беседа показала, что Шлейхер лично руководил формированием нового кабинета. Дав краткий обзор политической ситуации, Шлейхер спросил Папена, хотел бы тот стать канцлером. Папен отказался. Тогда Шлейхер сказал, что говорил о нем с Гинденбургом и «старый джентльмен» тоже очень хотел бы видеть Папена на этом посту. Папен снова возразил. Тогда Шлейхер взял его за руку и, напомнив о связывающей их старой дружбе, попробовал более личный метод убеждения. «Вы должны сделать мне и Гинденбургу это одолжение. Слишком многое поставлено на карту. Я не могу найти никого, кто справился бы лучше. <..> Я уже составил кабинет из экспертов, которые, я уверен, вам понравятся». Перед лицом такой просьбы Папен не устоял, но попросил время для размышлений.

Он решил посоветоваться с другом, который, так уж случилось, был невысокого мнения о перспективах Папена на должности канцлера и посоветовал ему отказаться от предложения Шлейхера. Но генерал продолжал настаивать. Он сказал, что «Гинденбург расценит как нелояльность, если вы покинете его в такой тяжелый момент», и Папен снова отправился думать. Он понимал, что не может надеяться на большинство в рейхстаге без поддержки «Центра», и, прежде чем принять окончательное решение, направился за советом к Каасу.

Монсеньор убедительно попросил Папена отклонить предложение. Он сказал, что партия считает нетерпимым, если место Брюнинга займет центрист. Судя по всему, Папен согласился, потому что после завершения встречи прелат был уверен, что Папен не примет пост канцлера.

После разговора с Каасом Папен навестил Гинденбурга. Позднее он вспоминал, что маршал принял его приветливо, даже, пожалуй, по – отечески. «Ну что ж, мой дорогой Папен, вы будете помогать мне в этой сложной ситуации?» Папен сделал попытку объяснить, почему, к его великому сожалению, он не сможет это сделать, но она не произвела впечатления на Гинденбурга. Тот с трудом поднялся из своего кресла и взял посетителя за руки. «Как вы можете бросить на произвол судьбы старика, который снова взвалил на себя ответственность за рейх, не обращая внимания на тяжкий груз лет? И это сейчас, когда он просит вас выполнить задачу, от которой зависит будущее рейха? Если в вас есть чувство долга, вы не можете отвергнуть мою просьбу». Ему все равно, сказал Гинденбург, одобрит партия «Центра» поступок Папена или нет. Он хотел бы видеть вокруг себя людей, независимых от партий, которые будут действовать из лучших побуждений и помогать своей стране справиться с обрушившимися на нее бедами. Затем, возвысив голос, маршал добавил: «<Вы были солдатом и выполняли свой долг на войне. Мы, прусские солдаты, привыкли подчиняться, когда нас призывает отечество!»

Перед призывом к чувству долга и повиновению Папен не устоял. В конце концов, разве эти обязанности не выше, чем партийная дисциплина? И он взял протянутую руку маршала. А Шлейхер, находившийся в соседней комнате, тут же вбежал, чтобы поздравить нового канцлера.

Таким образом, через всю историю назначения Папена красной нитью проходят напоминания о «старой дружбе» и просьбы о «личном одолжении». Шлейхер начал с того, что попросил его помощи в порядке дружеской услуги. Гинденбург также настаивал, что Папен должен помочь ему справиться с создавшимися трудностями, практически поставив знак равенства между его собственными заботами и тревогами страны. Брюнинг, утверждал он, хочет продолжать издавать «чрезвычайные декреты»: он не понимает, «что я не могу запретить вооруженные формирования только нацистам». И далее: «В какое положение он меня поставил? Теперь меня переизбрали левые, а правые, среди которых всегда находился я, от меня отвернулись». Когда Папен принял назначение, он сделал это скорее так, как ««подполковник» принимает приказ от своего «(фельдмаршала», а не как политический лидер, достигший соглашения с главой государства.

Остальных министров Гинденбург убедил аналогичным образом, а Гейл, которого сам президент выбрал на пост министра внутренних дел, высказался совершенно откровенно. У него были серьезные сомнения относительно взаимопонимания между Шлейхером и нацистами, и он вовсе не был уверен в постоянстве сдвига вправо. Гинденбург постарался разуверить его по обоим пунктам: он потребует письменные обязательства от Гитлера, что же касается продолжительности перемены курса вправо, то «<вы меня знаете. Если я издал приказ, то его неуклонно придерживаюсь. Если я решил, что пойду на сближение с правыми, то не отступлю». А потом настало время неизбежного напоминания о солдатском долге: «<У меня больше никого не осталось. Вы не сможете покинуть в трудной ситуации своего старого командующего». Гейл дал свое согласие, но, как он позже писал в своих мемуарах, у него «было ощущение, что меня вынудили взять на себя обязательства вопреки своим убеждениям. Я согласился не потому, что был уверен в правильности решения, а подчинился приказу после напоминания о солдатском долге». В том же ключе Нейрату было предложено взять на себя министерство иностранных дел – он должен был выполнить обещание, некогда данное им Гинденбургу. Граф Шверин фон Корсиг тоже согласился войти в кабинет только после личного обращения маршала. А Эльц – Рюбенах, в свою очередь, был личным другом Папена.

Небрежность, почти цинизм, с которым формировалось правительство, возможно, лучше всего иллюстрируется рассказом барона фон Брауна о его назначении. Шлейхер, который не имел споров с Брюнингом относительно аграрной политики и согласился с необходимостью экспроприировать и разделить обанкротившиеся поместья, хотел убедиться, что новый кабинет не подвергнется атаке аграриев – это всегда серьезно заботило и Гинденбурга. Поэтому он попросил закоренелого врага Брюнинга графа Калькрейта – президента Земельного союза – подобрать кандидатуру на пост министра сельского хозяйства. Калькрейт назвал барона фон Брауна. Как вспоминает Браун, граф пришел к нему в конце мая и сказал, что падение Брюнинга произойдет со дня на день, после этого Папен приступит к формированию нового кабинета, и новый канцлер, так же как и Земельный союз, просит его стать министром сельского хозяйства. «Если я хотел во всем этом участвовать, то должен был пойти к Папену тем же вечером». Браун пошел. «<Папен принял меня со свойственной ему приветливостью и сказал: «(Дорогой Браун, не хотели бы вы сформировать вместе со мной кабинет джентльменов и стать в нем министром сельского хозяйства?» Браун согласился. «<Я давно знал Папена» <..> Я считал его настоящим джентльменом и тогда, и сейчас».

Новый кабинет объединяла не только его социальная однородность, но и тесные социовоенные отношения, которые связывали его с Гинденбургом. «Когда мы давали присягу, – позже написал Браун, – создавалось впечатление, что президент абсолютно счастлив и доволен новым кабинетом. <..> Папен, Гейл, Эльц и я раньше служили в потсдамских гвардейских полках, Шлейхер служил в том же полку, что и Гинденбурги – отец и сын. Гюртнер был баварским артиллеристом, Нейрат был из вюртембергских драгун, а Корсиг – из померанских драгун». Как заметил Брахер, офицеры собрались вокруг своего генерала.