Топографический кретин - Ян Ледер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Слушай, мы там кресло…
— Ну?
— Да ничего, в общем…
— Ну не жуй сопли, раз начал. Что кресло?
— Оно, короче, развалилось.
— Как развалилось?
— Ну как… Ножки разъехались.
— Ого, — оценил сторож. — Что за кресло-то?
— Да стояло там какое-то… Дерьмо, в общем, а не кресло.
— Ну и хрен с ним. Слушай, Колян, а мне она даст?
— Да я как-то не спрашивал…
— Спросишь?
— Сам спроси, маленький, что ли.
— А ты как?
— Отлично, Колян, я просто отлично, нема проблема.
Они всегда называли друг друга колянами в минуты прилива дружеских чувств, а Яков в этот момент как раз такой прилив и ощутил: шутка ли — так вот запросто простить порчу казённого имущества, за которое Карась, наверное, несёт материальную ответственность.
— А тебя это не напряжёт?
— Да ты что, Колян, я её впервые вижу.
— А у тебя резины лишней нет случайно?
У Якова случайно была, но Карасю она не пригодилась, вследствие чего модно, но не слишком тепло одетая красивая девушка Леся в четыре часа ветреного ноябрьского утра начала ловить такси на улице писателя Гоголя, а сторож Карасин, откупоривая новый коньяк, занялся методичным, как на уроке анатомии, перечислением частей тела, в которые, по его разумению, следовало бы засунуть неуместную разборчивость отдельно взятых девушек и наследственную безрукость всех без исключения сборщиков кресел.
27 февраля
Полураспад
Море уходит вспять
Море уходит спать
Как говорят инцидент исперчен
Любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в расчете
И не к чему перечень
Взаимных болей бед и обид
Владимир Маяковский
Не знаю, с чем это связано, но вчера удалось завести почти откровенный разговор. А может, знаю. Она начала собираться на очередную тусу, которая, как я подозревал, закончится в очередном клубе и путь на которую мне в очередной раз будет заказан.
Она прихорашивалась, а я, развалившись на кровати, чтоб удобнее было любоваться ее телом, нудил.
— Ну почему, почему мы не можем поговорить по-человечески?
— Почему не можем. Мы сегодня весь день разговариваем.
— Но когда я задаю любой вопрос, касающийся твоей жизни, ты сразу меняешь тему.
— Я всегда была скрытной, с самого детства. Наверное, в следующей жизни буду разведчиком.
— Разведчики действуют в отношении недружественных государств, — соврал я. — Ты считаешь меня врагом?
— Нет, я считаю тебя очень близким, родным человеком.
— Зачем же скрываешься? Зачем лжешь или утаиваешь правду? Ведь это, в общем, одно и то же.
Она глотнула минералки из большой бутылки, что всегда стоит у нашей кровати, потому что мы соблюдаем рекомендации врачей и диетологов, а они советуют пить много жидкости.
— Затем, что мне не нравится, когда меня пытают.
Она снова поднесла бутылку к губам и набрала полный рот воды. Есть у нее такая привычка: прежде чем проглотить воду — или сок, или чай — покатать ее во рту туда-сюда, как делают киношные дегустаторы вин.
— Я не пытаю. Я всего лишь хочу знать, что происходит с тобой. А ты прячешься.
Она отрицательно помотала головой, вытянула губы и выпустила на мой голый живот четверть литра холодной негазированной воды. Которая долетела до меня мощной струей, не расплескавшись по пути. И рассмеялась, утирая капли с подбородка:
— Ой, не получилось!
Да уж я заметил, что не получилось. Девчонки они и есть девчонки: даже прыснуть водой изо рта — так, чтобы рассеялось, наподобие детской брызгалки, — и то не умеют.
— И все же зачем ты прячешься?
— Ты тоже не все говоришь.
— Например?
— Например, про Анжелу. Сначала говорил, что это твоя коллега, а когда она позвонила тебе и наткнулась на меня, ты сказал, что она пишет диплом и нуждается в твоей консультации, помнишь?
Отскок. Шлепки по паркету
Наша служебная квартира, в которую селят командируемых — меня в данном случае, — у метро Коломенская, на шестнадцатом этаже.
Странная такая квартира. Вроде по отдельности все ее элементы более или менее соответствуют каждый своему предназначению — двери открываются и закрываются, пылесос, телевизор и стиральная машина включаются и выключаются, диван раскладывается и складывается, на балконе можно курить, а на кровати — хоть и неудобно — спать, из горячего крана течет теплая вода, а из холодного менее теплая, но вместе эти ингредиенты как-то не складываются во что-то, что хотелось бы назвать жильем, пусть даже и временным. Хотя на полу лежит вполне себе паркет, а на входе в подъезд сидят (вернее, в ночное время тоже, как и паркет, лежат, только на кушетке) тетки-консьержки.
Они меняются еще более регулярно, чем мы с коллегами, командируемые из Лондона в Москву, а потому никак не могут запомнить, кто из нас в какой квартире ночует. Или могут, но тогда, значит, прикалываются, задавая при каждом входе-выходе один и тот же вопрос:
— А ты, сынок, у меня в сто первой живешь? Ах, в сотой? Ну хорошо, хорошо, ступай покудова.
Сегодня с утра на консьержном месте восседал какой-то пролетарий с носом и ушами. Наверное, муж одной из теток, потому что спросил:
— А ты, сынок, у меня в сто первой живешь? Ах, в сотой?
Прищурился хитро и добавил:
— А хто ж у тебя там по вечорам-то босыми пятками все по полу-то шлепает, а? Ну хорошо, хорошо, ступай покудова.
А ничего так у них прослушка налажена.
— Ну так что с Анжелой?
Правда, было такое. Полжизни назад.
— Ну, вспомнила! Да я за последние несколько лет ни звука от тебя не скрыл, ни жеста, не говоря уже о чем-то серьезном. А ты?
— А что я? Чего вот я тебе не говорю? — она снова потянулась к бутылке.
— Ничего. Ни куда ты ходишь, ни с кем ты туда ходишь…
Ага, опять губки бантиком… Прицеливается.
— Только попробуй! Врежу!
От неожиданности она проглотила заряд.
— Ты сможешь ударить женщину?
— Не женщину, а разведчика.
Она смеется. Я продолжаю нудить.
— Ну что, ответишь ты мне хоть на один вопрос?
— Какой?
— Куда ты ходишь?
— В город.
— Я понимаю, что не в деревню.
— Да уж, в деревню ты у нас ходок.
Присела рядом на кровать, потянулась будто ко мне. Оказалось — к тумбочке, за какой-то косметикой. Подумала, ответила:
— Я хожу в центр города Лондона.
— А с кем?
— Со многими людьми.
— А можно назвать имена?
— Можно. Келли. Путридий. Иногда Тоня Задвигина. И
