Том 6. Зарубежная литература и театр - Анатолий Луначарский

Надо к этому прибавить, что в Шотландии распространилось совсем другое протестантство, а именно последовательно кальвинистское учение пресвитерианизма. В царствование Елизаветы ее успешная борьба с Филиппом II, казнь Марии Стюарт и т. д. закрепили более или менее определенную форму англиканства; однако мы имеем совершенно разные картины религиозной политики Елизаветы, смотря по тому, к какому историку обратимся.

Мы уже отмечали, что мнение Бокля по этому поводу очень интересно: «В то время, когда на престол английский вступила Елизавета, Англия была почти поровну поделена между двумя враждебными вероисповеданиями; но королева в течение некоторого времени так ловко умела уравновешивать силы обеих сторон, что ни одна из них не имела решительного перевеса. Это был первый пример в Европе успешного управления государством без деятельного участия духовной власти; в результате оказалось, что начало терпимости, хотя еще далеко не совершенно понимаемое, дошло в течение нескольких лет до такого развития, которое просто изумительно в такой варварский век. К несчастью, по прошествии некоторого времени, различные обстоятельства заставили Елизавету изменить свою политику, — может быть, при всей своей мудрости, она считала свой образ действия опасным опытом, для которого Англия еще едва ли обладала достаточно зрелым знанием. Но хотя она и дозволила теперь протестантам удовлетворять своей ненависти к католикам, однако среди последовавших за этим кровавых сцен было одно обстоятельство, особенно достойное внимания: многие лица были казнены единственно за свою религию — в том не было никакого сомнения, но никто не смел сказать, что причиной их казни была именно религия. Их подвергали самым варварским наказаниям, но им говорили при этом, что они могли бы избавиться от казни, отказавшись от некоторых убеждений, которые были будто бы вредны для безопасности государства. Правда, что многие из этих убеждений были такого рода, что ни один католик не мог отказаться от них, не отказываясь в то же время и от своей религии, которой они составляли существенную принадлежность. Но самый тот факт, что дух преследования должен был прибегать к такого рода уловкам, доказывал уже значительный прогресс того века. Уже то составляло весьма важное приобретение, что ханжа сделался лицемером и что духовенство, при всей своей готовности жечь людей для блага их душ, вынуждено было оправдывать свою жестокость соображениями более светского и, как им казалось, менее важного свойства» (Бокль, «История цивилизации в Англии», 4-е изд. Павленкова, 1906, стр. 141–142).

Нет никакого сомнения, что либеральный историк английской цивилизации сильно перехватил в своих похвалах Елизавете, что, впрочем, не удивительно, так как Елизавету хвалили даже ее жертвы.

Маколей делает признание: «Каковы бы ни были ошибки Елизаветы, ясно было, что судьба государства и всех реформатских церквей, говоря по-человечески, зависела от безопасности ее особы и успехов ее управления. Поэтому усиливать ее власть было первым долгом патриота и протестанта; и долг этот исполнялся отлично»22.

Приводим здесь же мнение пуританского историка Ниля, не мало пострадавшего от Елизаветы: «Несмотря на все эти погрешности, королева Елизавета заслуживает название мудрой и искусной государыни за то, что избавила свое королевство от затруднений, в которых оно находилось при ее восшествии на престол, за то, что охранила протестантскую реформацию от грозных посягательств папы, императора и короля испанского извне, королевы шотландской и своих католических подданных внутри государства… Она была славою того века, когда жила, н будет удивлением потомства»23.

Между тем религиозная политика при Елизавете отличалась такими же безобразными зигзагами и сопровождалась такими же безобразными террористическими мерами, как и при ее папаше Генрихе VIII:

«Из духовенства, принадлежащего к чужой школе, каждый третий, а то и второй попадал на пытку или веревку, а то и под топор. Суды безусловно повиновались личной воле тюдоровской львицы и ее министра. Поводы создавать новых мучеников придумывались с большим остроумием. При казнях, которые ради застращивания совершались публично, случалось, что палачи плакали, а окружающие требовали освобождения жертвы или, наоборот, немедленного повешения, чтобы не длились пытки. А то ведь зачастую считалось необходимым, чтобы осужденный непременно собственными глазами видел, как из его живота выматывают кишки. Во время Елизаветы ради веры совершались самые ужасные преступления. Светские люди, уличенные в католицизме, попадали в тюрьмы или под штрафы.

Эта политика делалась то крепче, то слабее. Так, во время союза с Генрихом IV в 1593 году вдруг повеяло либерализмом и страшный мучитель Топлиф попал временно в немилость к Елизавете, но очень скоро после того она вернулась к самым беспощадным казням. Такая жизнь в области религии потрясала все основы уважения к ней и создавала базу для полного отхода от религии, для появления типа свободомыслящего человека»24. В сущности именно такими были и Шекспир и Бэкон. Вот что говорил об этом проф. Брандль в своей книге «Шекспир» (Brandl, Shakespeare; Leben — Umwelt — Kunst, 1922, стр. 7–8): «Подавляющее большинство этого одного поколения англичан пять раз меняло вероисповедание. В 1533 году Генрих VIII отрекся от Рима, но остался верным себе только шесть лет; в 1539 году он снова объявил себя сторонником тайной исповеди и мессы. Его юный преемник Эдуард VI — или, вернее, его протектор Сомерсет — ввел строго протестантский порядок богослужения. Шестью годами позднее Мария Испанская также круто повернула руль к Риму и осуществила свой план при помощи политических и хозяйственных мер, не встретив широкого сопротивления. Только пять лет продолжалось это, — и вот Елизавета, с 1558 года, снова начала осторожными маневрами восстанавливать господство системы своего отца. Она толковалась вначале как умеренная; речь шла только о защите добрых старых обычаев и уклонений от новшеств, название „протестант“ охотно давали континенту, а верного государству католика отличали от „паписта“. Национальная гордость и косность англичан удовлетворялись тем, что в формах и системе управления сохранялось много пережитков средневековья. Правда, островной народ восстал против владычества папы, но епископы остались, — тем более что они стали послушным орудием в руках короля, сохранившего за ними свободу действия. Все это не представлялось самовластием, так как королева Тюдор всегда выдвигала, как верховного распорядителя, парламент и закон; она так умело использовала правосознание англичан, что могла насмеяться над папской буллой об отлучении от церкви (1570 г.)».

Конечно, и выводы, которые делает проф. Брандль, совершенно верны. Мы уже сказали, что этот цинизм королей в религиозных вопросах, этот беспрестанный распад религиозных систем, это беспрестанное отрицание различными сектами друг друга, религиозная борьба посредством острой логики или еще более острого топора в руках палачей, — все это не могло не способствовать созданию базы для неверия.

Генрих VIII нашел среди своих слуг такого гениального, типичного представителя эпохи Возрождения, как Томас Мор (которого он, впрочем, замучил); Елизавета еще решительнее опиралась на новую интеллигенцию.

Бокль, положительное мнение которого о королеве мы только читали, свидетельствует: «Елизавета, найдя при своем восшествии на престол, что древние фамилии держатся старой религии, призвала естественным образом в свой совет таких лиц, от которых скорее можно было ожидать поддержки нововведениям, соответствовавшим духу времени. Она избрала людей, которые, не будучи стеснены связями с прошедшим, имели большую склонность в пользу современных интересов. Два Бэкона, два Сэсиля (Берлея), Садлер, Смит, Трогмортон, Вальсингам — все это знаменитейшие государственные люди и дипломаты ее царствования, и все они были членами палаты общин; одного только возвела она в достоинство пэра. Люди эти, конечно, не были замечательны ни настоящими родственными связями, ни славою своих предков; они обратили, однако, на себя внимание Елизаветы своими замечательными способностями и своей решимостью поддерживать религию, против которой старинная аристократия, естественно, восставала. Замечательно, что между обвинениями, взводимыми на эту королеву католиками, находятся порицания не только за отступление от старой религии, но и за пренебрежение к старинному дворянству» (Бокль, «История цивилизации в Англии», 4-е изд. Павленкова, 1906, стр. 264).

Бокль дополняет в подстрочном примечании на той же странице:

«Одним из обвинений, которые в 1558 году Сикст V публично высказал против Елизаветы, было, что „она отвергла и удалила от себя старинное дворянство, а возвысила людей темных“. Персоне также попрекает ее низкорожденными министрами и говорит, что она находится под влиянием „особенно пяти лиц — все они вышли из массы — это Бэкон, Сэсиль, Дедлей, Гаттон и Вальсингам“. Кардинал Аллен порицал ее за „немилость к старинному дворянству, за возведение во все гражданские и церковные звания низких и недостойных людей“, прибавляя, что Елизавета оскорбила Англию „великим пренебрежением и унижением старинного дворянства, которое она устраняла от участия в управлении, от должностей и почетных мест“».