Том 6. Зарубежная литература и театр - Анатолий Луначарский

При таких условиях естественным явился порыв движения против папства почти во всех наиболее развитых нациях Европы.

Во главе движения против пап стали не только гуманисты. Гораздо более сильными врагами оказались представители реформаторов из самих духовных лиц, принадлежавших почти всегда к мелкому светскому духовенству. Такими были: Лютер, Цвингли, Кальвин. Отметим здесь же, сейчас же, что даже самые умеренные реформаторы, — те, которые принадлежали к официальным государственным церквам, занимали, стало быть, совершенно определенное общественное положение и очень скоро превращались из угнетенных в угнетателей или же из вождей оппозиции в защитников установленной ими «истины», были гораздо ближе к типу той интеллигенции Возрождения, о которой мы говорим в этой главе, чем духовенство католическое. Это объясняется тем, что между новым реформаторским духовенством и Римом лопнули все связующие нити. Новое духовенство для того, чтобы приобрести авторитет, нуждалось в поддержке светской власти, оно с самого начала уже становилось на точку зрения защиты своей нации от римской эксплуатации, с самого начала оно протягивало руку союза светской власти своей страны, и когда эта рука принималась, в результате оказывалось, что протестантское духовенство по церковной линии превращалось в своеобразных религиозных чиновников, так сказать, церковного ведомства, во главе которого более или менее определенно становились сами монархи, и что в то же время их привлекали и как очень желанных чиновников по всем другим линиям государственной жизни.

Две силы разрыхляли, как бы социально-химически разлагали реформаторское духовенство.

Близость к светской власти, необходимость служить ей, между прочим и в борьбе с католицизмом (как в вопросах идеологии, так и вопросах секуляризации, то есть грабежа церкви светской властью), чрезвычайно быстро развращала духовенство, лишала его внутреннего самоуважения, заставляла признаться перед своей совестью, что от прежнего командного положения представителей божества на земле не осталось больше и следа и что приходится в значительной степени руководиться принципом «чего изволите».

Но если наиболее слабые элементы (не всегда являвшиеся наиболее слабыми интеллектуально) шли по этой тропинке политического цинизма, то более стойкие элементы реформаторства, наоборот, отталкивались от официального положения церкви, старались порвать ее связь с государством и уходили, — чем дальше, тем больше, — в область ересей, причем руководящей звездой был тот же принцип, который реформаторы положили в самом начале борьбы против пап, — принцип свободы разума, свободы критики. Вот этот характер свободы разума, свободы критики, который в мире Реформации играл очень большую роль, как ни пресекался и как ни искажался он самыми уродливыми проявлениями нетерпимости, роднит реформаторское движение с Ренессансом. Он, во всяком случае, выдвинул значительное количество тех свободомыслящих интеллектуальных сил, которые необходимы были для завершения великого дела — основания светского миросозерцания, — которое было в значительной степени выполнено Возрождением.

Мы уже сказали мельком и мы еще вернемся к тому, что гуманизм носил в своем сердце атеизм; но известные формы свободомыслия, иногда доходящие до атеизма, носила в своем сердце и Реформация. Правда, доносить это дитя под своим сердцем до конца, родить его удавалось немногим, и этому ребенку — атеизму, то есть законченному светскому миросозерцанию, не удалось, конечно, одержать победу и закрепить за собой мир. Главная сила, буржуазия, не была заинтересована в столь далеко идущей борьбе и остановилась, как известно, на довольно подлых и серых компромиссах. Однако если наиболее далеко зашедшие радикальные всплески тогдашней культуры вызывают в нас большое восхищение, то даже и некоторые оппортунистические амальгамы, в которых все же преобладает разум над предрассудками, не могут не быть нами признаны значительным шагом вперед по пути человеческой цивилизации. В этом отношении Бокль (в своем введении к «Истории цивилизации в Англии») заходит, может быть, слишком далеко, но тем не менее мнение его интересно и должно быть здесь приведено. Он пишет: «Что бы ни говорили люди, ослепленные предрассудками, всеми непредубежденными судьями принято, что протестантская реформация была ни более, ни менее, как открытое восстание. В самом деле, одного намека на личное суждение, на котором она неизбежно основывалась, достаточно для подтверждения этого факта. Устанавливать право личного суждения значило апеллировать на церковь к разуму отдельных личностей; это значило расширять круг действий каждого отдельного человека; это значило поверять мнение духовенства мнением мирян» (Бокль, «История цивилизации в Англии», изд. Павленкова, 1896, стр. 262)20.

Такая общая положительная оценка, которую мы в свое время дополним мнением Бокля об общей религиозной политике Елизаветы, не должна заслонять от нас факта, на который мы указывали раньше, а именно — невероятной беззастенчивости, невероятного цинизма, С которым английская монархия проводила реформацию в своей стране.

Мы приводим некоторые относящиеся сюда факты постольку, поскольку именно цинизм этот, именно беспрестанные зигзаги, которые описывал деспотизм, не могли не привести к потере уважения к религии со стороны широких масс.

В Англии реформация была подготовлена теми же общими причинами, которые мы уже излагали кратко, но непосредственный повод для разрыва с Римом был в Англии, во всяком случае, необычайно скандальный.

Генрих VIII, о котором нам еще придется говорить как о типичном представителе самодурства, вырастающего на корню буржуазного самодержавия, захотел развестись со своей женой Екатериной Арагонской и жениться на красивой Анне Болейн (которой, как известно, он вскоре после этого отрубил голову). Папа Климент VII противился этим действиям короля и мог поставить его в довольно неприличное положение перед лицом всего христианского мира. Бессовестный, но умный Кранмер, один из законченных представителей духовенства типа «чего изволите», посоветовал королю обратиться от авторитета папы за судом к авторитету более высокому — Университету. Были пущены в ход и всяческая хитрость, и самый наглый подкуп. Университет высказался в пользу короля; в 1531 году английский парламент признал короля верховной главою церкви. Взбешенный Климент VII потребовал, чтобы Генрих VIII явился к нему в Рим; но Генрих VIII наплевал на его буллу, женился на Анне, а папских епископов сместил.

Этот легкомысленный и суеверный человек боялся всего того, что он наделал, и страстно стремился остаться католиком. Все же он не смог превозмочь великого искушения — конфисковать имущество монастырей в 1540 году (парламент надеялся, что большие средства, полученные таким образом, будут даны на разные общеполезные цели, но король просто прикарманил себе эти деньги). Следующим антикатолическим шагом было издание Библии21 на английском языке; однако вскоре смятенная душа короля пришла в ужас перед содеянным им преступлением, и он сам объявил свою Библию лживой, неверной и запретил читать ее под страхом тюремного заключения. Далее началось творчество различных биллей о символе веры, описывались всевозможные зигзаги, причем сомнение в каждом отдельном издании, которое потом опровергалось следующим, означало риск стать жертвой палача. Именно в это время произведен целый ряд террористических актов; сожгли мощи Фомы Бекета, чуть-чуть не обезглавили шестую уже по счету жену короля — Екатерину Пар за то, что она отрицала таинство евхаристии, которое сам король тоже отрицал от времени до времени.

Надо к этому прибавить, что в Шотландии распространилось совсем другое протестантство, а именно последовательно кальвинистское учение пресвитерианизма. В царствование Елизаветы ее успешная борьба с Филиппом II, казнь Марии Стюарт и т. д. закрепили более или менее определенную форму англиканства; однако мы имеем совершенно разные картины религиозной политики Елизаветы, смотря по тому, к какому историку обратимся.

Мы уже отмечали, что мнение Бокля по этому поводу очень интересно: «В то время, когда на престол английский вступила Елизавета, Англия была почти поровну поделена между двумя враждебными вероисповеданиями; но королева в течение некоторого времени так ловко умела уравновешивать силы обеих сторон, что ни одна из них не имела решительного перевеса. Это был первый пример в Европе успешного управления государством без деятельного участия духовной власти; в результате оказалось, что начало терпимости, хотя еще далеко не совершенно понимаемое, дошло в течение нескольких лет до такого развития, которое просто изумительно в такой варварский век. К несчастью, по прошествии некоторого времени, различные обстоятельства заставили Елизавету изменить свою политику, — может быть, при всей своей мудрости, она считала свой образ действия опасным опытом, для которого Англия еще едва ли обладала достаточно зрелым знанием. Но хотя она и дозволила теперь протестантам удовлетворять своей ненависти к католикам, однако среди последовавших за этим кровавых сцен было одно обстоятельство, особенно достойное внимания: многие лица были казнены единственно за свою религию — в том не было никакого сомнения, но никто не смел сказать, что причиной их казни была именно религия. Их подвергали самым варварским наказаниям, но им говорили при этом, что они могли бы избавиться от казни, отказавшись от некоторых убеждений, которые были будто бы вредны для безопасности государства. Правда, что многие из этих убеждений были такого рода, что ни один католик не мог отказаться от них, не отказываясь в то же время и от своей религии, которой они составляли существенную принадлежность. Но самый тот факт, что дух преследования должен был прибегать к такого рода уловкам, доказывал уже значительный прогресс того века. Уже то составляло весьма важное приобретение, что ханжа сделался лицемером и что духовенство, при всей своей готовности жечь людей для блага их душ, вынуждено было оправдывать свою жестокость соображениями более светского и, как им казалось, менее важного свойства» (Бокль, «История цивилизации в Англии», 4-е изд. Павленкова, 1906, стр. 141–142).