Записки опального директора - Натан Гимельфарб

К своей общественной работе мы относились серьёзно и ответственно. В нашу бытность в институте была создана хорошая клубная самодеятельность, образованы эстрадный оркестр, агитбригада, драматический и танцевальный коллективы. Выступления студенческой художественной самодеятельности пользовались большим успехом не только в нашем институте. Наши самодеятельные артисты выступали на сценах других учебных заведений города и нередко выезжали за его пределы. Работа профкома и клуба нами тщательно планировалась и эти планы доводились до всеобщего сведения. Во многих мероприятих участвовали не только студенты, но и преподаватели института.

План работы и сценарии вечеров исходили из программы-максимум. Бывало, что по разным причинам они не полностью выполнялись, но и того, что делалось, было достаточно, чтобы работа профкома получала высокую оценку студентов и администрации института.

Принципа планирования работ по максимально-возможному перечню и объёму я затем придерживался всю свою трудовую жизнь, работая руководителем цеха, комбината, объединения. Как и в институте, планы всегда были очень напряжёнными, к их выполнению привлекалось максимальное число конкретных исполнителей и действовала жёсткая система контроля.

Опыт общественной работы в институте оказался для меня весьма полезным в организации производственной деятельности и моём становлении, как руководителя предприятия. Профсоюзную работу в пищевом институте в Одессе, как и комсомольскую работу в нефтяном институте в Грозном, я выполнял с удовольствием и она совсем не мешала учёбе, которая давалась мне по-прежнему легко и ей, как и раньше в школе, постоянно сопутствовал успех.

75

Письма от Инны приходили почти ежедневно. Они были большими, нежными и тёплыми. В разлуке её чувства не только не остыли, а наоборот - ещё более окрепли. Её письма были полны любви и надежд на скорую встречу. Она приглашала на зимние каникулы в Грозный, затем предложила встретиться в Красилове, у Полечки, которая недавно туда переехала и проживала в небольшой части нашего дома. В одном из писем Полечка сообщила мне о своей переписке с Инной и пригласила в Красилов на встречу с ней. На худой конец, Инна соглашалась приехать и в Одессу, где у неё жила какая-то далёкая родственница.

Признаюсь, что и мои чувства к Инне, несмотря на длительную разлуку, не изменились, а усилия забыть её оказались тщетными. Я хоть и не так часто писал ей, как это делала она, и письма мои были не такими большими и пылкими, но оставлять безответными её чувства не хватало сил.

Разумом я понимал, что не должен поддаваться эмоциям и обязан воспользоваться разлукой, чтобы порвать с Инной, но заставить себя сделать это было не так просто. Трудно было оставаться глухим к милому и верному другу, кем она была для меня. Я отчётливо понимал, что если поддамся душевным порывам и мы вновь встретимся в любом месте, всё остальное решится само собой. Здравый смысл подсказывал, что Сёмин опыт не должен быть забыт и, тем более - повториться, но силы воли честно и откровенно об этом написать Инне не хватало.

Порой казалось, что если бы Инна знала, каких мук мне стоили эти раздумья, она бы сама решилась на наш разрыв и положила конец нашим страданиям. Но она не знала этого и всё настойчивей просила о встрече, а я продолжал надеяться, что разлука поможет нам забыть друг друга, и под разными предлогами уклонялся от неё. Но народная мудрость «с глаз долой - из сердца вон» в моём случае не подтвердилась.

Так продолжалось несколько месяцев, пока Инна не написала, что с помощью Нади, которая занимала высокий пост на нефтеперерабатывающем заводе, ей удалось сократить время преддипломной производственной практики на целых три недели. Это время она решила использовать для поездки в Одессу, приурочив её ко дню моего рождения и встрече Нового 1946-го года.

До её приезда оставалось немногим более двух недель и нужно было принимать твёрдое решение: либо соглашаться на приезд Инны со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо набраться мужества и предотвратить его, что означало полный и окончательный разрыв наших отношений.

Вот тогда-то я и решился написать ей о необходимости забыть друг друга. Дело это оказалось не простым, несколько вариантов письма я выбросил в урну. Действительная причина разрыва - отсутствие национальной общности не была бы понята Инной и была бы признана ею неуважительной. Наиболее вероятной реакцией на моё письмо в этом случае был бы её приезд с целью убедить меня в неосновательности этих сомнений.

И тогда я решился на обман и написал, что встретил девушку, которую полюбил, и на которой собираюсь жениться перед окончанием института. Я не нашёл ничего лучшего для своего оправдания, как сослаться на чувства, которые в таких случаях не поддаются рассудку и принуждают порой к безумным действиям и поступкам.

Слова благодарности Инне за её доброе сердце и чистые девичьи чувства, как и просьба о прощении, показались мне формальными, неубедительными и неискренними, но я не сумел подобрать других, которые бы увязывались с этой неправдой в главном. Я нагло и бессовестно солгал девушке, которую любил и которая была полна любви ко мне.

Никогда раньше и на протяжении всей своей жизни позднее я не казался таким гадким и мерзким самому себе, как тогда, при разрыве с Инной - милым и добрым другом юности, которого я не забуду до конца своей жизни.

76

Как и следовало ожидать, моё письмо к Инне привело к нашему разрыву. Её девичья гордость, её чистая и честная натура не позволили ей более иметь какие-то отношения с таким неверным и неблагодарным человеком, каким в её представлении оказался я. Могу себе только представить, чего стоило ей пережить всё это!.. От неё больше не было писем, а я так до сих пор ничего не знаю о ней, её жизни и судьбе.

Нелёгкими были последствия разрыва с Инной и для меня. Больше всего угнетала та неправда, которую я использовал. Я не мог ни с кем поделиться этим. Не мог рассказать всю правду о случившемся даже своему лучшему другу Коле Погосову. Он заметил, что я перестал ходить на почту за письмами и пытался узнать, что произошло, но я долго уклонялся от объяснений и мой тактичный и умный друг больше не проявлял к тому интереса.

Я замкнулся в себе, уклонялся от участия в клубной работе и даже отказывался от прогулок по набережной, которые мы раньше ежедневно совершали перед сном, что доставляло много удовольствия. Всё свободное время уходило на книги, которые как-то отвлекали от угрызений совести.

Так продолжалось до летней сессии, которая оказалась ещё более успешной, чем предыдущая. Наличие свободного времени позволило основательно подготовиться к экзаменам, что сказалось на оценках. Перед очередной производственной практикой у меня всё-же состоялся откровенный разговор с Колей. Наболевшее и пережитое требовало выхода...