Сломленный бог - Гарет Ханрахан

«Нет. Это Шпат боялся быть унесенным временем», – напомнил себе Раск.

Между ними двумя стирались границы.

– Я что… – В горле пересохло и саднило, не голос, а хрип.

– Ш-ш. Не шевелись. – Карла присела на колени рядом с постелью, подтянула покрывало. Стала разматывать бинт на ноге. Опять прострелила боль.

– Нога! Что с ней случилось?

Карла не подняла на него взгляд. Вместо этого принялась менять повязку.

– Ты ударил себя кинжалом. Сперва несколько раз полоснул по стене, потом взялся за себя. Бастону пришлось выбить у тебя нож.

Воспоминание скрутило Раска.

– Я не просто так себя резал. Боль ему помогла. Вроде принесения жертвы.

Когда рана обнажилась, то оказалась глубокой и скверной дырой в мышцах бедра почти до самой кости. Карла осторожно прочистила корку, смазала целительным бальзамом, потом открыла другую баночку и стала втирать вокруг поврежденного места зернистую пасту. От мази нога немела, словно боль испытывал кто-то со стороны.

– Что это? – дремотно спросил Раск. С раной было что-то не так. Кожа по краям отвердела, покрылась сероватым налетом и, казалось, поблескивала при тусклом свете.

– Алкагест, – произнесла Карла. – Против каменной кожи. Небольшая притирка.

– Я заразился хворью? – Ужас пронизал его, холодной желчью подкатили воспоминания, не его – память о том, как Шпат медленно разлагался от каменной хвори.

Карла покачала головой и успокаивающе положила руку ему на грудь:

– Я вовремя ее обнаружила, но придется и дальше вести уход за раной. Ты только лежи спокойно и отдыхай. Все хорошо. Бастон справится с делами.

Захотелось возразить. Раск попытался привстать, но она уложила его мягким нажатием. Поднесла к губам чашку. Горький отвар, густой, лечебный, смыл его назад в забытье.

Глава 28

Полоса побережья представляла собой дамбу из наваленных гор, абсурдное нагромождение пиков. Кари не припоминала ни одного бога из Уль-Таена, но кто-то из них наверняка здесь прошелся. Или какой-то экспедиционный корпус с севера добрался сюда и принес с собой чудеса Урии Горотворца. Определенно, в прошлое путешествие Кари здесь не было этих гор. Впрочем, Мири оставалась невозмутимой.

– Божья война, – только и произнесла она и пожала плечами.

Они отыскали, куда причалить «Тимнеаса»: две горы, покосившись, уперлись друг в друга вершинами, образуя в каменной запруде брешь, небольшой заливчик. Проплывая под исполинской базальтовой аркой, Кари мельком заметила белых обезьян, цеплявшихся высоко над головой к отвесным скалам. Мохнатые существа вопили и шипели на проходящую лодку, скалились черепами на месте морд.

Земли за горным хребтом были знакомы где-то наполовину. Остатки старых дорог и селений испещряли солончаки и дюны ультаенского побережья, как высыпанная горсть галечника.

Другая же половина – настоящий кошмар наяву. Обломки порушенного рая не так давно валились сюда с небес и в минуту гибели обрастали осязаемой материей. В реальность протекли безобразные чудеса, струпья божественного творения.

По этой стране ползали тронутые богом создания, заходясь воплями хвалебных гимнов. Росли необыкновенные растения – огненно-красные кусты, воспламеняющиеся от прикосновения; горные цветы, испускавшие под незримым ветром голубой яд. На пути попадались луга какого-то бога охоты; бесконечные ряды горелых книжных стопок; целые пустыни толченого стекла.

Путники были здесь не одни. В этом краю обитали призраки, тени божеств, когда-то разрушавшихся снова и снова, пока не осталось ничего, кроме неразумных клочков их сущностей. Они реяли по ветру, пытаясь запечатлеть свой образ на всем, с чем бы ни сталкивались. Осколки щебня сами собой складывались в небольшие курганчики, клубы пыли принимали облики змей и волков. Стебли травы становились струнами ангельских лир. В один прекрасный момент украденный эфирограф настроился на какую-то занебесную частоту и сошел с ума – клавиши непрерывно выстукивали непостижимые пророчества, пока Мири не нашла выключатель.

Карильон с Мири сами рисковали преобразиться, наткнувшись на бывших богов. Вообще-то обе женщины были неплохо защищены от занебесных воздействий: одна – своим колдовством, другая – врожденной наследственностью и остатками святости. Обеим доставало силы воли противостоять прямым нападкам отощавших духов. Но эти боги представляли скрытую опасность: порой внимание Кари сбивалось с пыльной тропы – и в разум проникали чужеродные мысли. Однажды она представила, каково будет разорвать зубами глотку Мири, а потом завыть, скликая ушедшую стаю (Крыс провыл бы в ответ, как и Адро, если б хорошенько напился). В другой раз осознала, что читает стихи, до того сладкозвучные, что с губ в самом деле закапал мед. Ей хватило соображалки почитать еще пару минут после того, как припадок прошел, а Мири собрала мед, так что они хотя бы наелись.

– До конца по суше нам не пройти, – бормотала Мири. – Может, лучше снова свернуть к побережью, когда будем южнее Бараньей Головы. Вдруг попадется корабль на последний этап до Кхебеша.

У нее это звучало так же безнадежно, как прежде у Кари. Лишь бы выйти южнее Бараньей Головы. Лишь бы добраться до Ильбарина.

Кхебеш постоянно отступал за пределы досягаемости, вечно ускользал, как мираж.

Другие мысли, донимавшие Кари, были не менее тревожными, хоть и полностью ее собственными. Она думала об Адро и надеялась, что он поправляется после раны. Думала о Рене и Аме и о том, как здорово, что их здесь нет. Особенно опасно было бы ребенку. Дети впечатлительны, податливая глина для божьей лепки. Джермас хотел использовать ее в девять лет, вспомнила она, и пришедший в голову дед навел на мысли на ползущих. Сумел бы Девять Кровавых Солнц отыскать более удачную дорогу в Кхебеш?

Но чаще всего Кари думала о Шпате, о том, как далеко от дома ее занесло.

Кари полагала, что они направляются на юг в сторону Эрефиса, торгового поселения. Прошли годы после того, как она там побывала, и помнила только, как солдаты из Уль-Таена маршировали через площадь, отправляясь на войну с Ишмирой. Ликовала толпа, и жрецы в рясах раскидывали на пути батальонов священный песок. Тогда Божья война была далеко-далеко. Теперь она везде и повсюду: на коже, в легких, понемногу проникает в душу. Начертана на погубленном мире. И это еще далеко не передовая – настоящие бои сместились, как она догадывалась, к северо-востоку, в сторону исконных земель Уль-Таена. С тех самых пор как Праведное Царсто Ишмиры потеряло свою богиню войны и было вынуждено откатиться назад, здешние силы воспряли и ожили, сломленные божества опять двинулись на войну.

Кари пробрала дрожь. Это она убила богиню войны, она запустила последнюю божью бомбу. Какая часть этого разорения лежит на ее совести? Она никак не питала любви к Ишмире и ее безумным богам, но ум по-прежнему глодало сомнение: неужели она обратила ход вещей только к худу? Как можно полагаться на свои действия, если не предвидишь последствий? Идет оно на хер, поглядите на Артоло: убей она этого козла еще в Гвердоне, вообще все