Водолаз Его Величества - Яков Шехтер

Иногда ребе дарил мне ответы на разные глубокие вопросы, до которых я бы сам никогда не додумался. Таких откровений удостаиваются люди, корень души которых связан с самым верхним из миров – Ацилусом. Правда, в моих глазах это больше походило на кость, которую из милости бросают дворовой собаке.

Но я записывал. И вопросы, о которых хотел бы подумать, и ответы, которые хотел бы услышать, и подарки, которыми ребе оделял меня с сияющей вершины Знания. Не год, и не два, и не три копил я свои сокровища, в надежде когда-нибудь отодвинуть в сторону мир житейских забот и окунуться в чистые воды Мудрости. Похоже, этот миг наступил. Всевышний по великой милости своей привел меня на Святую землю, и сейчас я могу собрать все свои записи и спокойно отдать оставшуюся часть сил и жизни Учению. И только ему одному».

В Яффо было несколько синагог, та, на которую указал Срур, оказалась рядом с постоялым двором. Старое здание с грязными стенами, скрипучими дверьми, стрельчатыми окнами, забранными матовыми стеклами с желтыми потеками, и полом из обшарпанного тысячами подошв мрамора. Пока Лейзер дивился на купольный свод потолка, пузатые шкафы для книг, похожие на распухшие бочонки, низкие, изрядно потертые скамьи, к нему подошел старик, с лицом потертым, как лацканы его сюртука.

– Откуда еврей? – спросил он, протягивая руку для пожатия. Желтоватая кисть с узловатыми пальцами, покрытыми кустиками седых волос, производила отталкивающее впечатление. Но делать было нечего, Лейзер пожал протянутую руку и представился.

– А я Мотл – габай этой синагоги, – в ответ произнес старик. – Так вы из Чернобыля?

– Да. Приехал несколько дней назад.

– О, наверное, там у себя встречались с Чернобыльским ребе?

– Случалось, – скромно ответил Лейзер. – В одной синагоге молились.

– Ну и что вы о нем скажете?

– Святой праведник.

– Да. У нас, увы, таких нет, – габай пожевал губами и сделал приглашающий жест, указывая на обшарпанную скамейку рядом с не менее обшарпанным столом.

– Раввин Яффо Авром Кук очень достойный человек, – продолжил габай, после того как Лейзер не без опаски опустился на скамью. Несмотря на обветшалый вид, та оказалась весьма крепкой. Устроившись поудобнее, Лейзер стал прислушиваться к тому, что без остановки говорил габай. Его голос походил на журчание ручейка, он лился сам по себе, не нуждаясь ни в одобрении, ни в поддержке.

– Да-да, большая умница, большой цадик, – габай чуть скривился, словно раскусил неспелую виноградину. – Но молод еще, зелен. Нивроко разрастется со временем.

Габай тяжело вздохнул, давая понять, что как раз времени у него и нет.

– Правда, – тут же продолжил он, – недавно появился интересный раввин из Одессы, Ишаягу. Однако он держится в стороне от всех. Прямо-таки нистар, скрытый праведник, я вам говорю! Была недавно одна история… ну да ладно, еще успеете наши сплетни послушать. Так вы сюда надолго?

– Навсегда, – ответил Лейзер.

– О, это славно! А то у нас постоянная проблема с миньяном. Старики – народ хлипкий, то один болеет, то другому не можется.

– А молодые где?

– Молодые. Эх, молодые… – габай снова тяжело вздохнул. Похоже, что тяжелые придыхания были немаловажной частью его артикуляции. – Молодые осушают болота, прокладывают дороги, возделывают землю, а вечерами вместо синагоги сидят вокруг костров и поют песни. Что-то не так получилось с нашим сионизмом, а? Не так, как мы хотели, совсем не так, я вам говорю.

Так Лейзер Шапиро отыскал свое место в жизни. Оно оказалось за истертым столом, рядом с давно не беленой стеной, возле окна, покрытого мутными разводами.

Окно Лейзер отмыл в первый же день, и когда слои пыли, перемешанные с морской солью, сошли, обнажилось сияющей прозрачности стекло. Сквозь него были видны крона пальмы, которая росла на улице, спускавшейся к порту, и море. Неподалеку от берега всегда белела пена, закипающая вокруг торчащих из воды верхушек рифов, а дальше открывался бесконечный синий простор.

Первые дни Лейзер рассматривал море, словно зачарованный. Книги, собранные для него габаем по всему Яффо, горкой лежали на столе. Сил хватало только на то, чтобы отыскать нужную страницу и прочитать несколько строк. Затем голубое сияние полностью поглощало Лейзера, овладевая его глазами и памятью. Давно забытые картины детства, огорчения юности, тихие минуты радости с молодой женой сами собой всплывали перед мысленным взором. Даже страницы когда-то выученных «под иголку» томов Талмуда степенной чередой проплывали одна за другой на голубом фоне моря.

Дни пролетали незаметно, каждое утро Лейзер давал себе слово прекратить это бессмысленное рассматривание волн и чаек, но каждый раз, усаживаясь на свое место перед окном, попадал в ту же ловушку.

Спустя три недели он успокоился. Прошлое осело и расплылось, словно пенка на готовом варенье. Голубизна Средиземного моря, войдя в его сердце, отодвинула в сторону Чернобыль, а вместе с ним и предыдущее черно-белое галутное бытие. Новая жизнь на Святой земле представлялась бесконечной, как горизонт, и лазоревой, точно утренние волны.

Эфраим приехал в Яффо утром. Забираться на экипаже в сумятицу улочек старого города он не решился. Коляска, запряженная ухоженной лошадью с лоснящейся шерстью, осталась возле часовой башни, под присмотром двух арабских парней. В прошлом году они собирали апельсины у него на плантации и рассчитывали в нынешнем сезоне снова получить ту же работу. От платы парни наотрез отказались, Эфраим купил для них у ближайшего лоточника два стакана кофе с изрядным куском кнафы[20] и отправился пешком за Артемом.

Тот его ждал на пороге постоялого двора. Скептически окинув взглядом переброшенный через плечо черный матросский «сидор», Эфраим заметил:

– Домой попадешь только на субботу. Тебе хватит вещей на целую неделю?

– Хватит, – спокойно ответил Артем.

Коляска, гремя подвязанным ведром, выехала из Яффо и затряслась по дороге. Артем, не стесняясь, озирался по сторонам. После вонючих тупиков старого города дышалось особенно легко. Голый, без зелени, Яффо отсюда казался особенно удручающим. Красивыми в нем были только прибрежная полоса песка да белая пена на рифах посреди густо-синего моря.

Крутя головой, Артем не знал, на чем задержать взгляд. Ему нравилась голубизна высокого неба, испещренного табунами белогривых облачных барашков, сиреневые тени, волнисто переплывающие с одной тяжело обремененной плодами апельсиновой рощи вдоль дороги на другую.

Окружавший мир лучился радостью и счастьем, и это ощущение, вдруг овладевшее Артемом, было нереальным, фантастичным, но главное, незнакомым. Никогда и нигде радость простого существования не накрывала его так густо.

– Знаешь, что это такое? – спросил Эфраим, доставая из кармана пистолет.

– Знаю, – ответил Артем.

– Пользоваться умеешь?

– Нет. Трехлинейке Мосина обучали, а пистолеты только у офицеров были.