Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика - Федор Раззаков

– А у вас? Успели?

– На десять минут задержали начало, но я их честно отработал, – засмеялся Райкин…»

Между тем в самом начале 1969 года в Театр миниатюр был возвращен Роман Карцев, который, как мы помним, был уволен из театра в 67-м, накануне премьеры «Светофора». По его собственным словам, возвращение произошло при следующих обстоятельствах:

«Когда я по приглашению Анатолия Кролла, известного джазового музыканта, направился в Тулу работать в оркестре, не выдержал – заехал в Москву и пришел на спектакль Райкина. И все громко, чтобы он слышал:

– Кто к нам пришел! Кого мы видим! Аркадий Исаакович, смотрите, кто пришел! Угадайте! – и втолкнули меня в грим-уборную, где сидел Райкин.

Состоялся такой диалог:

– Здравствуйте, Аркадий Исаакович, как здоровье?

– Ничего (гримируясь). Как дела?

– Да так себе. Я тут…

– Ну ладно, мы еще увидимся? Ты на спектакле?

– Да, конечно!

Райкин замолчал.

Спектакль прошел, как всегда, успешно. Да и вообще это был Райкин более современный, все монологи – «Дефицит», «Федя-пропагандист», «Изобретатель» и «В Греческом зале» (миниатюра родилась в 1968 году. – Ф. Р.) – стали классикой.

После спектакля я зашел за кулисы, выждал, пока все – гости, друзья – уйдут, и взахлеб стал его благодарить. А когда он меня спросил: «Ну как «Школа»? (та миниатюра, которую мы играли вместе с Витей и из-за которой я поссорился с Райкиным), я ответил: «Если честно – не то!»

– Да? – сказал Райкин. – Посмотрим, как ты ее сыграешь. Подавай заявление и возвращайся, а то мне все уши прожужжали.

И я вернулся в театр, где шел спектакль «Избранное» и где Райкин и Витя играли «Авас». Я стоял за кулисами и нервничал. При всем райкинском таланте в «Авасе» он играл результат, а не процесс. Но миниатюра была настолько точна, что пользовалась успехом даже и без него, когда играли другие актеры…

Тем временем Райкин начал нас брать на свои творческие вечера вне театра. Миша читал, мы с Витей играли две-три миниатюры. Так было в Донецке, в Одессе, в Баку. Все это происходило летом в отпуске. Нам платили по 8 рублей за выступление, а если это был Дворец спорта – то 16 рублей…»

Как ни странно, но вскоре после возвращения Карцева из райкинского театра вынужден был уйти Михаил Жванецкий. Причем опять же не по собственной воле. Впрочем, и его вина в этом тоже была – он позволил себе ослушаться приказа Райкина, который категорически запрещал актерам своего театра выступать на стороне. Кто этого приказа не выполнял, тот немедленно увольнялся. Так, например, было с группой пантомимы Гри-Гру, которую уволили перед Жванецким. Однако для последнего это событие не стало поводом к тому, чтобы задуматься. По его словам, ситуация тогда сложилась такая:

«То, что Райкин не брал, я исполнял сам на авторских вечерах. Постепенно у меня их стало довольно много – в Доме ученых, Доме писателей и др. Читал вещи довольно острые, которые могли вызвать раздражение. Я тогда плохо понимал, считал, что я нахожусь как за каменной стеной под защитой театра. Эта стена, имевшая крепкий вид, на самом деле держалась только на Райкине.

И вот однажды в разгар моих успехов директор театра мне сказал: «Аркадий Исаакович решил с тобой расстаться». Это был не просто удар, не катастрофа, это была гибель.

Я пришел к нему, подложив заявление об увольнении в конец новой миниатюры. Он спокойно прочитал и сказал, подписав: «Ты правильно сделал».

Самое парадоксальное, что, как только меня уволили, а я воспринимал мой уход именно так, за мной пришла машина с просьбой приехать в театр. Я воспрял духом. Но, оказывается, нет, мне не предлагали вернуться в театр, а просто Аркадий Исаакович сказал: «Куда же ты исчез? Моральные обязательства у тебя есть? Ты что, не собираешься работать?» – «У меня так не получается, – ответил я. – Я не могу заставить себя работать».

Я не хотел говорить ему, каким ударом был для меня разрыв с театром. Мы расстались в отношениях враждебных. Он считал, что как работника театра он мог меня уволить, но это не мешало мне оставаться автором. У меня это не укладывалось. Я относился к нему с такой любовью, когда наполовину расстаться невозможно. Если расставаться, то навсегда…

Позднее я что-то еще писал. Но мне было тяжело появляться даже возле театра. Со временем я понял закономерность смены авторов в театре Райкина. Это был естественный процесс развития художника. Каждый автор в этом театре имеет свой век – золотой, потом серебряный, бронзовый… Мы виделись редко, при встречах были фальшиво дружественны. В этом тоже его сила. Он очень сильный человек…»

А вот какие доводы приводил по этому поводу сам А. Райкин:

«Как завлит Жванецкий никуда не годился. Ему не хватало дипломатичности, терпимости, элементарной усидчивости. Он с ходу отвергал все, что ему приносили другие авторы, – и плохое, и хорошее. Ему как писателю, причем писателю с ярко выраженным собственным стилем, собственным видением мира, почти ничего не нравилось. Все хотелось переделать. Но работать над текстом вместе с автором Жванецкий тоже считал излишним. Опять-таки как писателю ему это было скучно. Между тем настоящий завлит, по моему разумению, – это прежде всего редактор. А настоящий редактор – это человек, готовый умереть в авторах, подобно тому, как режиссер умирает в актерах…»

Вскоре после увольнения Жванецкого произойдет следующая история. Райкина пригласят на встречу со зрителями, где в зале будет находиться и Жванецкий. И вот кто-то из присутствующих прислал артисту записку с вопросом о его конфликте с драматургом. Райкин ответил нервно. Он обвинил Жванецкого в неблагодарности: дескать, получил квартиру от театра, после чего тут же сбежал на вольные хлеба. Находившийся в зале драматург не станет вступать в полемику с сатириком: то ли испугается, то ли просто не захочет портить вечер артисту.

Кстати, много позже, уже в наши дни, в нечто подобном обвинит Жванецкого и Иосиф Кобзон. В своих мемуарах он расскажет о том, как драматург сначала сблизится с мэром Москвы Юрием Лужковым, много чего хорошего от него получит, а потом, когда тучи над головой мэра сгустятся, попросту его «кинет». Впрочем, это уже совсем другая история, и кто хочет узнать ее подробности, может обратиться к мемуарам Кобзона, которые называются «Как перед Богом». А мы вернемся к Райкину.

Несмотря на его сложный характер, костяк его труппы сохранялся прежним – его составляли люди, которые начали работать с ним много лет назад. Например, Ольга Малоземова сотрудничала с сатириком с 1939 года, Виктория Горшенина – с 1943-го, а Владимир Ляховицкий – с 1956-го. А ведь им порой тоже изрядно доставалось от Райкина, но они стоически терпели вспышки его холодного гнева. Как будет вспоминать много позже В. Ляховицкий: