Кони - Сергей Александрович Высоцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кони понимал, какую опасность представляет для будущего целого народа — и для всей России — приговор «мултанцам». Он, как и Короленко, видел его политическое значение. «…Этим решением, — сказал Кони, — утверждается авторитетным словом суда не только существование ужасного и кровавого обычая, но и невольно выдвигается вопрос о том, приняты ли были достаточные и целесообразные меры для выполнения Россиею, в течение нескольких столетий владеющею вотским краем, своей христианско-культурной и просветительной миссии».
Сенаторы согласились с мнением обер-прокурора, вторично отменили приговор, что представляло, по словам В. Г. Короленко, «явление очень редкое в нашей практике».
Сенат изъял дело из Сарапульского окружного суда и передал его на новое рассмотрение Казанскому окружному суду.
Слова Кони о христианско-культурной миссии вызвали особое раздражение К. П. Победоносцева. На приеме в императорском дворце Муравьев, уединившись с Кони, высказал ему недоумение по поводу слишком строгого отношения сената к допущенным судом нарушениям.
— Николай Валерьянович, ошибки-то каковы?! Они там, в Сарапуле, поступают так, словно судебные уставы ни разу в руки не брали!
— Да, столичного блеска и эрудиции им не хватает. Но усердие похвальное…
— С их усердием в большую беду можно попасть. Вы бы знали, какое письмо прислал товарищ председателя Сарапульского суда!
— Читал. Господин Ивановский и меня посвятил в свои тревоги. Он, конечно, забыл, что сенат не входит в оценку существа дела, но вы уж очень резко его осадили…
Кони хотел возразить, но Муравьев выразительно показал ему глазами на худую сутулую фигуру Победоносцева, шествовавшего мелкими шажками рядом с Нарышкиной.
— Константин Петрович сердит. Считает, что вторая отмена скандалезна, привлекает излишнее внимание к этим вотякам. Но особенно гневается за ваши слова об ответственности России и православной церкви…
Кони развел руками. Недавнее воцарение Николая II, казалось, никак не отразилось на могуществе Константина Петровича, и создавалось впечатление, что он так и останется вечным «серым кардиналом».
— Да, Анатолий Федорович, мы с вами можем разводить руками, а Константин Петрович еще силен, и государь к нему прислушивается. Вам легко — отменили приговор и умыли руки. А если государь спросит меня: почему один и тот же суд по одному и тому же делу дважды постановил приговор, подлежащий отмене? Куда смотрело министерство, где был министр? Что за судьи в Сарапуле? А если там судьи опытные — что за сенаторы в кассационном департаменте? Мое дело при любом исходе малоприятное. И еще эта огласка, — Муравьев поморщился.
— Сарапульский товарищ председателя, судя по его письму, тоже боится гласности. Громы и молнии мечет на журналистов, присутствовавших на суде. Что же до вопросов сверху… Кассационный суд установлен именно для того, чтобы отменять приговоры, постановленные с нарушением приговоров… Если государь заинтересуется мултанцами, напомните ему дело Гартвиг, кассированное три раза подряд.
— Да, да… Я помню. Ну и довольно об этом! — сказал Николаи Валерьянович. — Бог не выдаст… Так мы с вами весь вечер служебными разговорами испортим…
Когда в начале июня следующего года на судебном заседании в Мамадыше все подсудимые были оправданы, туда по распоряжению Муравьева из министерства юстиции послали шифрованную телеграмму: «Подача протеста не желательна».
После того как не оправдались надежды Муравьева на новый обвинительный приговор, он счел за благо притушить страсти. Продолжение скандального дела грозило властям серьезными осложнениями.
3Усилия Короленко и Кони закончились победой. Участие в судьбе мултанских крестьян сблизило их. Перед третьим процессом Владимир Галактионович по вызову редакции журнала «Русское богатство» приехал в Петербург. Это было 6 ноября 1895 года. В середине месяца он побывал у Кони в сенате, с яркими подробностями рассказал о судебном заседании в Елабуге.
— Меня насторожили уже первые сообщения о «преступлении» вотяков — не мог я поверить в то, что у этих добрых, благожелательных людей существует такой ужасный обычай. Да и не было в статьях из Сарапула ничего по существу — одни слухи да сплетни.
Кони слушал внимательно. Изредка кивал головой в знак согласия.
— Если вотяков обвинят в третий раз… — Короленко вопросительно посмотрел на обер-прокурора.
— Могут обвинить, — подтвердил Кони. — При скрытом поощрении министерства юстиции — могут. Вы думаете они там, в Сарапуле и в Казани, не знают, что обер-прокурор кассационного департамента слывет в петербургских сферах красным? Что его только терпят? Знают. Знают и об отношении к делу обер-прокурора синода. И министра внутренних дел. Господин Плеве высказывал мне свои опасения… Знаю я опасения этой накрахмаленной личности и все его льстивое ко мне отношение! Человеку с тремя вероисповеданиями верить нельзя…
— Если обвинят… — в голосе Короленко чувствовалась тревога, — политические последствия этого дела могут быть для России очень серьезны.
— А мы и в третий раз отменим! — улыбнувшись, ответил Кони. — У нас такой опыт есть. Иногда сенаторы меня слушают…
У Короленко словно гора свалилась с плеч.
— Я хочу участвовать в защите «мултанцев» на процессе. Мне не смогут воспретить это? — спросил он.
— Не смогут. Но не помешает пригласить кого-то из сильных присяжных…
— Карабчевский согласился поехать.
— Прекрасно. В сенате он выступил очень сильно, — одобрил Кони.
Кони — Короленко:
96. VIII. 2. Невский, 100.
«Милостивый государь Владимир Галактионович! Я именно обязан Вам тем, что получил отчет о мултанском деле и оттиск статьи о нем из «Русского богатства». Позвольте поблагодарить Вас за этот знак внимания и выразить Вам глубокое мое уважение к Вашей деятельности в этом деле. Вам пришлось пойти дальше Вольтера и ратовать против возможной судебной ошибки не только в печати, но и на судебной арене против всех тех «патологических новообразований», которыми в последнее время, вопреки моим, к несчастью, бесплодным усилиям, богата ревностная исполнительность чинов судебного ведомства и, в особенности, прокуратуры.
Общий вопрос, неразрывно связанный с этим делом, тревожит сон (но не совесть) многих из этих деятелей и заставляет их во что бы то ни стало стремиться доказывать, что дело шло лишь о нескольких вотяках, обвиняемых просто в убийстве, и что лишь я придал этому делу несвойственное ему судебно-общественное значение».
Короленко — Кони (8 октября 1915):
