Кони - Сергей Александрович Высоцкий

он награждал Кони. В год процесса над Верой Засулич Мещерский называл его «жрецом нигилистической демократии», а во время расследования катастрофы в Борках — «расфранченным и в белый галстук облаченным элегантным петербургским чиновником». Суть же обвинений не менялась — «вина» Кони состояла в отсутствии должного патриотизма и в оппозиции к правительству.

Если отбросить «Гражданин» и еще несколько откровенно реакционных изданий, общий тон высказываний печати в отношении к Анатолию Федоровичу в самом конце прошлого века стал более благожелательным. Его авторитет как либерального судебного оратора трудно было оспорить. Кассационные' заключения Кони в сенате отличало обостренное чувство справедливости и умение внести ясность в самые запутанные вопросы. Но с годами печать все чаще и чаще пишет о публичных выступлениях Кони на темы, далекие от вопросов права. Человеку, одаренному литературным талантом, обладающему энциклопедическими знаниями и огромным жизненным опытом, Анатолию Федоровичу становится тесно в рамках юриспруденции. Его выступление в общем собрании Юридического общества при Санкт-Петербургском университете 2 февраля 1881 года на тему «Достоевский как криминалист» стало первым выступлением, в котором Кони, пускай и в связи с вопросами права, поставил перед собой задачу из области литературной критики. Узкую, локальную, если судить по названию, проблему Анатолий Федорович рассмотрел глубоко и всесторонне и поэтому неизбежно затронул социальные проблемы, поднятые Достоевским в «Преступлении и наказании», в «Записках из Мертвого дома», в «Бедных людях». Первый опыт был удачным, он привел к целой серии ярких публичных выступлений о литературе и литераторах, об отдельных страницах русской истории, которую Анатолий Федорович прекрасно знал.

В воспоминаниях современников, в журнальных статьях и рецензиях конца прошлого и начала нынешнего века можно встретить немало упоминаний о блестящем ораторском таланте Кони.

«Как оратор Анатолий Федорович один из первых любимцев Петербурга, и, может быть, потому, что он довел свое искусство до того совершенства, когда искусство становится незаметным. Речь проста и изящна, а главное — всегда содержательна. В старые годы речи А. Ф. иногда страдали избытком начитанности, что придавало им, как у Монтеня, вид слишком отягощенных украшениями. В последние годы эта суетная роскошь отпадает и стиль Кони становится безупречным», — писал автор, укрывшийся за псевдонимом «М. М.» в журнале «Голос минувшего» после выступления Кони о Петре I в императорском обществе ревнителей истории.

В модных петербургских салонах, во дворцах великих князей и княгинь Кони — желанный гость. Его устные рассказы пользуются огромной популярностью. Александр Бенуа в книге «Мои воспоминания», рассказывая о блестящем обществе, собиравшемся в мастерской Екатерины Сергеевны Зарудной-Кавос, называл И. Е. Репина, Владимира Соловьева и «остроумнейшего собеседника А. Ф. Кони». С Екатериной Сергеевной и с ее братом, Александром Сергеевичем Зарудным, Кони состоял в большой дружбе.

6

…Вторник. У Константина Константиновича Арсеньева очередной журфикс. За окнами огромной гостиной зимние сумерки. Здесь, в Царском Селе, они чуточку поприветливее, чем в Петербурге — то ли снег лежит побелее, то ли больше простору. На стенах, затененные абажурами, горят керосиновые лампы, отбрасывая колеблющиеся блики на золоченые рамы картин, потрескивают дрова в камине.

Посреди гостиной, за небольшим столиком уже расположился докладчик — аскетического вида мужчина с небольшой раздвоенной бородкой, с черными красивыми бровями. Время от времени он окидывает отрешенным взглядом рассаживающуюся вдоль стен публику, и тогда видно, как вспыхивают его пронзительные глаза. Владимир Сергеевич Соловьев готовился прочесть реферат «Личность и общество»…

Расселись поудобнее в креслах Петр Дмитриевич Боборыкин, Анатолий Федорович Кони, Владимир Данилович Снасович, князь Голицын… — вспоминала одна из участниц журфикса в записках «Жили-были», — молодежь заняла стулья, а несколько человек стояли в дверях гостиной. Сегодня послушать знаменитого философа собралось много народа. Хозяйка, несколько экзальтированная мадам Арсеньева, обменивалась светскими любезностями с дамами — Еленой Ефимовной Манухиной и мадемуазель Энгельгардт, прочитавшей на прошлом журфиксе реферат об Элизе Ожешко и все еще находящейся «при своем успехе».

Наконец воцарилась тишина…

«— Если перед глазами петуха провести меловую черту, то петух не в состоянии ее перепрыгнуть; она кажется ему непреодолимым препятствием в силу самовнушения. — Голос у Соловьева мягкий и в то же время удивительно властный. Он с первых минут подчинил себе внимание слушателей. — Со стороны загипнотизированного петуха это довольно понятно, но менее понятно со стороны разумного существа. Такою меловою чертою является мнение о личности и обществе, как о взаимно противоположных началах, тогда как одно без другого немыслимо; как личность не может выработать свой нравственный облик вне общества…, так точно и общество, состоящее из личностей, не может низводить свою составную часть до нравственного нуля, потому что тогда оно и само превратится в нуль».

Кони вдруг пришла неожиданная мысль: «Что этот петух — красивая фраза? Дань риторике? Или Владимир Сергеевич самолично ставил опыты с петухом?» Он представил себе Соловьева, проводящего меловую линию перед изумленным, отливающим всеми цветами радуги петухом, и улыбнулся. Спасович, на этот раз не дремавший, как обычно, в тихом уголке, а внимательно слушавший референта, поймал улыбку Кони и усмехнулся. Наверное, тоже обратил внимание на «петуха».

Выступление Соловьева, как всегда, было блестящим, во многом парадоксальным, раскрывающим с детства знакомые понятия с непривычной стороны. И в то же время эта оригинальность вызывала внутренний протест, желание спорить.

Закончив, Владимир Сергеевич первым движением отодвинул от себя листки, словно тут же отрекся от всего, о чем только что говорил, и опустил голову.

Ему шумно аплодировали…

Лакеи в белых перчатках расставили на столах сахарницы и сухарницы с печеньем, разлили чай.

— Анатолий Федорович, — спросила у Кони Елена Ефимовна, жена С. С. Манухина, — красноречие — дар божий или плод упорного труда?

— Плод упорного труда! — не дав ответить Кони, решительно сказал Боборыкин, сидевший рядом.

Кони улыбнулся:

— Когда я вел курс уголовного права в Училище правоведения, этот вопрос всегда волновал моих учеников.

— И что же вы им отвечали?

— Я отвечал им на это словами классика: «Почва, в которой лежат его корни, болотиста и злокачественна».

— Вы это серьезно?

— Если серьезно, то красноречие — дитя таланта. С этим даром надо родиться. Иное дело — умение говорить публично…

— По-моему, это одно и то же…

— Нет. Ораторскому искусству научиться можно. Если выполнить ряд требований… По моему личному опыту, их три: нужно знать предмет, о котором говоришь, в точности и подробности; нужно знать свой родной язык и