Косарев - Николай Владимирович Трущенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алексей Максимович положил руку Косареву на плечо, словно хотел опереться на него. Так они и пошли навстречу гостям. Горький вдруг остановился. И, глядя куда-то в сад, почти ни к кому не обращаясь, молвил почти отчужденно:
— Возможно, что все это — старческая воркотня, но мне кажется, что когда человека слишком восхваляют за исполнение им его общественного долга, так человек начинает смотреть сам на себя, как на некое чудо…
И был еще торжественный обед. И Саша сказал на нем большую речь. Мария Павловна переводила весь разговор Ромену Роллану, а он слушал и улыбался доброй старческой улыбкой.
«Нигде, кроме нашей социалистической Родины, молодежь не имеет таких замечательных условий для роста и творчества, — говорил тогда Саша. — Бурно развиваясь, советская молодежь жадно изучает художественную литературу, и первая книга, которую берет молодой человек нашей страны, это книга великого пролетарского писателя Горького. Книги Алексея Максимовича учат молодежь мудрости жизни, мудрости боев за социализм. «Песня о соколе» звенит в сердцах молодых читателей, это призывная песня, любимая нашими лучшими парашютистками — гордыми соколами нашего времени».
Мария Павловна вполголоса переводила Ромену Роллану речь Косарева, а он кивал ей в такт словам и внимательно всматривался в Сашино лицо, словно изучая его, силясь прочесть в нем что-то очень важное, его глубоко заинтересовавшее. Временами в глазах его сверкали искорки, и они тогда молодели под стать этой задорной аудитории, что шумела вокруг. Писателю, однако, нездоровилось. Накануне он был на параде физкультурников, видимо, простудился и теперь все время, зябко поеживаясь, поправлял накинутый на плечи плед. На том же параде он познакомился с Косаревым. Мария Павловна улыбнулась и, легонько тронув Ромена Роллана за рукав, повернулась лицом в сторону оратора. А Саша уже говорил, обращаясь к знаменитому французскому писателю:
«Советская молодежь с увлечением читает замечательные произведения Ромена Роллана, нашего гостя, мужественного борца за социалистическую культуру». При этих словах Горький удивленно вскинул свои мохнатые брови, а Ромен Роллан заулыбался и снова согласно закивал головой.
«Созданные Роменом Ролланом оптимистические, полные силы и энергии образы Кола Брюньона и Жана Кристофа, — продолжал Саша как ни в чем не бывало, — находят в нашей молодежи могучий отклик, ибо наша молодежь любит сильных, отважных и честных героев».
Потом по просьбе Марии Павловны Косарев подсел ближе к Ромену Роллану, и писатель сказал ему, как он сожалеет, что не сможет передать слова своей радости и благодарности на русском языке: «Я не могу сейчас рассказать, как волнуюсь оттого, что мой герой — Кола Брюньон — нашел настоящих друзей в Советском Союзе».
«Было необычайно хорошо, — рассказывала потом Шура Николаева, — казалось, что все мы давно знакомы, что мы тысячу раз встречались, поэтому понимаем друг друга с полуслова, вместе радовались и смеялись».
Это была последняя встреча Косарева с писателем. Через два дня грипп свалил Алексея Максимовича в постель. А еще через двадцать дней перестало биться сердце великого писателя и человека.
Письмо с его отзывом о книге «Рассказы строителей метро» Саша все-таки получил. Оно заканчивалось теми же словами, которые произнес Горький в последней беседе с Косаревым: «… когда человека слишком восхваляют за исполнение им его общественного долга, так человек начинает смотреть на себя, как на некое чудо».
Понял ли тогда Косарев, кого Алексей Максимович имел в виду и почему он решился поделиться с ним своими сокровенными мыслями дважды?
СОЮЗНИКИ ИЗ МИРА ИСКУССТВА
— Саша очень любил театр, — рассказывает Мария Викторовна. — Его можно даже назвать театралом. А пользоваться положением, чтобы попасть на премьеру, и сам не желал, и мне не позволял.
Бывало скажу: «Саша, в Малом спектакль новый идет. Пойдем? Достань хорошие билеты, пожалуйста». — «Не буду! — отвечает. — Бери сама в театральной кассе, что продают… Не хочу, чтобы знали, что я в театре — лебезили, расспрашивали. Я отдохнуть хочу. Без суеты…»
Но к театру Косарев имел отношение не только чисто зрительское. Уже рассказывалось, что он стоял у истоков рождения театров рабочей молодежи и в Ленинграде, и в Москве. Немногие даже специалисты, однако, сегодня знают, что оба театра, возникнув как коллективы, имеющие в репертуаре только агитационно-политические представления, вскоре были преобразованы в известные ныне профессиональные театры имени Ленинского комсомола. А был еще один театр, которому Косарев часто отдавал предпочтение перед другими, — театр В. Э. Мейерхольда. «Левизна» этого театра импонировала комсомольцам, а Косареву еще и тем, что В. Э. Мейерхольд — лидер и основатель театра — в 1917 году приветствовал революцию. Не очень-то вдавались комсомольцы двадцатых годов в творческие эксперименты, ненужную «разрушительность» старых театральных форм. Им казалось, что новый театр «дышал революцией». И не раз Московский комитет ВЛКСМ, «Комсомольская правда» «спасали» его.
Так было и 28 сентября 1928 года. В тот день МК ВЛКСМ обсуждал необычный вопрос. Накануне Л. Гурвич принес взбудоражившее всех известие: «Главискусство закрывает театр имени Мейерхольда!»
— Как закрывает?!
— Не закрывает, а переводит его в разряд ну, как бы частных театров, без копейки государственной дотации.
— А другие театры?
— Другие, нет…
В МК ВЛКСМ решили: закрывать революционно-экспериментальный театр нельзя. Превращение его в частный коллектив неизбежно приведет театр к гибели, нанесет «удар по культурной революции».
И отстояли. Много лет спустя В. Э. Мейерхольду представился удобный случай публично выразить признательность театра комсомолу: «Свою яркую жизнь, — писал он в приветствии к 15-летию ВЛКСМ, — сплел ты тесно с искусством потому, что искусство само стало для тебя силою жизни.
И еще: Государственный театр… пользуется случаем отблагодарить тебя за братскую готовность помочь и ту чуткость, какую ты проявил к коллективу его работников… в те тяжелые для нас дни, когда ребром стоял вопрос: быть или не быть театру Мейерхольда звеном советского театрального фронта».
Успехи культурной революции сказывались и на самом Косареве. Со временем утонченнее становился его театральный вкус. Но приверженность к «революционным» формам в театре сохранилась. Исчезла, пожалуй, имевшаяся в прошлом категоричность суждений о творчестве некоторых драматургов. Саша стал внимательно прислушиваться к голосу профессионалов-специалистов: режиссеров, критиков, искусствоведов.
20 января 1935 года состоялась встреча Косарева с
