Три круга Достоевского - Юрий Кудрявцев

Личность, по Достоевскому, есть духовная индивидуальность. Она самоценна. Недаром в произведениях писателя личность ни­когда не выступает как часть какого-либо «дела», а всегда «де­ло» — аспект проявления личности. Личностью нельзя жертвовать ради любого дела. Никто не имеет права посягать на чью бы то ни было личность. Касаясь проблем спиритизма, Достоевский пи­сал: «Отнятие всей личности и духовной свободы у людей, умер­щвление личности. В этом смысле спиритское учение есть учение страшное. Никакой сатана, кроме настоящего, не мог бы приду­мать ничего подобного» [ЛН, 83, 414]. В этой же записной тет­ради писатель отмечал: «Заявить личность есть самосохранительная потребность» [ЛН, 83, 430].

Предвидя посягательство на личность, Достоевский призыва­ет: «Не уничтожайте личность человека, не отнимайте высокого образа борьбы и долга. Об этом много еще будем говорить» [ЛН, 83, 538].

Много говорить уже не пришлось — рядом была смерть. Но. очень много по этому вопросу было уже сказано, ранее.

Подчеркивая самоценность личности, Достоевский говорит, что она для него аксиоматична: «Слово Я есть до того великая вещь, что бессмысленно, если оно уничтожится. Тут не надо никаких доказательств, всякое доказательство несоизмеримо. Мысль, что Я не может умереть, не доказывается, а ощущается, ощущается, как живая жизнь» [ЛН, 83, 555].

В «Дневнике писателя» Достоевский критикует буржуазию за ее понимание «интересов цивилизации»: «Интересы цивилиза­ции — это производство, это богатство, спокойствие, нужное капи­талу» [1895, 11, 52]. В «интересы цивилизации» здесь не входит главное — личность человека. Духовным пренебрегают ради ма­териального. Личность — для производства, а не производство — для личности. Такое Достоевский не принимает.

Было бы неверным понимать взгляды Достоевского как пропо­ведь индивидуализма. Достоевский не хочет противопоставлять личность общности. Он лишь требует от общности уважения лич­ности. Индивидуализм же писателем отрицался всегда. Вот один из его героев высказывает тезис: «Личная свобода, то есть моя собственная-с, на первом плане, а дальше знать ничего не хочу» [10, 8, 62]. Этот тезис далее раскрывается. «Я никому ничего не должен, я плачу обществу деньги в виде фискальных поборов за то, чтоб меня не обокрали, не прибили и не убили, а больше никто ничего с меня требовать не смеет. Я, может быть, лично и других идей, и захочу служить человечеству, и буду, и, может быть, в десять раз больше буду, чем все проповедники; но только я хочу, чтобы с меня этого никто не смел требовать, заставлять ме­ня, как господина Крафта; моя полная свобода, если я даже и пальца не подыму» [10, 8, 62 — 63].

Сам герой, по сути, не таков. Но не это здесь важно. Важен принцип, в котором чувствуется стремление защитить свою лич­ность. Стремление благородное. Но так как оно переходит гра­ницы, то становится и не благородным: «знать ничего не хочу», кроме своей личности. И недаром герой живет по другим прин­ципам: хочет все знать. Он не индивидуалист.

Против замыкания личности в себе; против ее обособления вы­ступает Достоевский. Эта мысль проходит через весь «Дневник писателя». В записных тетрадях она сконцентрирована в кратком изречении: «Нет общего дела, а потому все разбились на личности» [ЛН, 83, 550]. Это не против личности, а против обособившейся личности. Личность, если она есть, должна посвятить себя служению не только себе. 

Достоевский предъявляет к личности, как к самоценности, вы­сокие требования. Личность не может быть игрушкой среды, она относится к действиям среды избирательно, сама влияет на сре­ду. И человек сам несет полную ответственность за суть своей личности.

Суть может быть разной. Личность бывает целостной или раз­рушенной (или не ставшей, если не было что разрушать).

Прежде всего это разделение по способности самостоятельно мыслить.

Герои Достоевского, как правило, мыслители. Не все, но мно­гие. Есть и просто неспособные мыслить самостоятельно. Вот один из героев, Сушилов: «не высок и не мал ростом, не хорош и не дурен, не глуп и не умен, не молод и не стар» [4, 59]. Уже в форме его характеристики есть особенность: в нем нет чего-то оп­ределенного. Это тут же и подчеркнуто: «Слишком определенного об нем никогда ничего нельзя было сказать» [4, 59]. Затем сле­дует обобщение: «Характеристика этих людей — уничтожать свою личность всегда, везде и чуть не перед всеми, а в общих делах разыгрывать даже не второстепенную, а третьестепенную роль» [4, 59].

Позднее подобная мысль о безличности будет проведена в «Идиоте»: «Богатство есть, но не Ротшильдово, фамилия честная, но ничем никогда себя не ознаменовавшая; наружность прилич­ная, но очень м,ало выражающая; образование порядочное, но не знаешь, на что его употребить; ум есть, но без своих идей; серд­це есть, но без великодушия, и т. д., и т. д. во всех отношениях» [8, 384].

Главное в этой характеристике — выделенное автором отсут­ствие «своих идей». Свои идеи — хорошие или плохие — это при­знак личности. Отсутствие своих идей — признак «золотой сере­дины», под которой Достоевский понимает «нечто трусливое, без­личное, а в то же время чванное и даже задорное» [1895, 9, 454].

Здесь подмечена важная особенность безличности — чванли­вость. Действительно, безличные, которые, казалось бы, должны стремиться к незаметности, больше всего стремятся выставить себя на более видное место. Боязнь быть не замеченным ярко вы­ражена Лебедевым, отвечающим на угрозу Рогожина: «А коли вы­сечешь, значит и не отвергнешь! Секи! Высек, и тем самым запеча­тлел...» [8, 13]. Герой хитрит, но формулу поведения безличности выражает точно: готов принять даже порку (желательно не пуб­лично), чтоб быть замеченным. Вообще-то это вполне объяснимо. Имеющему свою личность нет дела до того, замечают его или нет, он живет более внутренним, чем внешним. Не имеющие личности нуждаются в заменителе и навязывают себя. Чем безличностнее, тем больше.

Это, как правило. Есть, конечно, и не чванливые безличности. Таков Алеша Валковский. Он весь — в чужих руках.

Многие герои Достоевского размышляют о личности и безлич­ности. Вот говорит Петр Верховенский: «...нынче у всякого ум не свой. Нынче ужасно мало особливых умов» [10, 322]. Верно гово­рит. Не прав лишь в подтексте, когда себя относит к «особливым». Ибо действует-то он «с чужого голоса».

Весь из «чужих идей» состоял сначала Подросток. Безличен Смердяков — «ни думы, ни мысли нет, а так какое-то созерцание» [10, 9, 161]. Безличностны Ракитин и Коля Красоткин. Послед­ний — ребенок. Каким будет, сказать пока трудно. На него не­благоприятно влияет Ракитин, но благоприятно — Алеша Карама­зов. Вот один из их разговоров: «Вы, как и все, — заключил Але­ша, — то есть как очень многие, только не надо быть таким, как все, вот что.