Заговор в начале эры - Чингиз Абдуллаев

За новобрачными шли двое ребят, которые должны были внести невесту в дом. Это были Гай Азиний Поллион и Луций Галлий Цимбр. По обычаю, оба молодых человека должны были иметь живых родителей. Оба они впоследствии станут командовать когортами и легионами в армиях Цезаря. И если первый останется ему верен, то второй будет в числе заговорщиков, наносивших ему удары в день убийства.

За ребятами следовали сыновья Помпея — Гней и Секст, родные и близкие жениха и невесты. Рядом с Юлией род Помпея казался ничтожным, несмотря на все заслуги полководца и его отца. Юлия была прямым потомком трех величайших родов Рима — Юлиев по отцу, Аврелиев по бабушке, Корнелиев по матери. В ее свадебном шествии принимали участие представители этих и других виднейших родов «Вечного города». Замыкали шествие певцы, музыканты, актеры, мимы.

Во время шествия новобрачных осыпали орехами и монетами, желая им счастья. Подойдя к дому Помпея, пронуба Флавия распорядилась, чтобы мальчики принесли жир кабана и волка, после чего вместе с Юлией смазала порог дома, предварительно рассыпав вокруг орехи.

Жир кабана укреплял, по вере римлян, семью, а жир волка считался даром Марсу, охранявшему молодых от различных напастей. Помпей, подойдя к порогу, взял в руки две чаши с горящим огнем и водой.

Юлия, подойдя к нему, приняла обе чаши, бросив в каждую по лепестку из венка на голове. После чего передала чаши пронубе.

Пока Флавия, высоко подняв чаши, призывала богов, а жрецы совершали жертвоприношения, оба молодых человека, подняв Юлию, внесли ее в дом.

Дальше, кроме новобрачных и пронубы, никто не смел проходить. Поллион и Цимбр, взяв чаши, встали у входа.

Пройдя вестибул, молодые вошли в атрий, где находилось супружеское ложе. После чего Флавия оставила молодоженов.

Юлия стояла спиной к Помпею, когда услышала шаги подходившего мужа. Она вдруг испугалась, поворачиваясь к нему.

Но его взгляд, брошенный на жену, полный любви и понимания, чуть успокоил ее.

— Юлия, — просто сказал Помпей, — я действительно люблю тебя, — и шагнул к ней.

Какую ночь пережил Цезарь, можно догадываться. Ибо только бессмертные боги знают, что чувствует отец в день свадьбы своей дочери.

Глава XLIX

Приблизились замышляющие лукавство; далеки они от закона Твоего.

Год консульства Гая Юлия Цезаря стал годом народных собраний. Практически все вопросы выносились на обсуждение шумных сборищ народа и принимались большинством голосов. На Форуме беспрерывно выкрикивались популистские лозунги, к восторгу собравшихся. В таких условиях трудно было обсуждать целесообразность принятия того или иного закона. Достаточно было крикнуть несколько лозунгов о величии Рима и римлян, как под восторженный рев собравшихся проходил любой закон.

Бибул, запершись у себя дома, посылал отчаянные послания сенату, на которые давно никто не обращал внимания. Оптиматы не рисковали появляться на площади перед народом, и многие сенаторы просто отсиживались дома, предпочитая даже не ходить на заседания сената.

Сенаторы-оптиматы, рисковавшие пройти в сенат, подвергались всевозможным оскорблениям со стороны люмпенов и плебеев. На одно из заседаний вообще не явилось две трети сенаторов. Недовольный Цезарь, заметив, что нет даже кворума, обратился к старейшему сенатору, заменившему в этот день принцепса сената, Консидию:

— Почему сенаторы не хотят выполнять своих обязанностей во благо Рима и римского народа?

— Они боятся приходить, — невозмутимо ответил Консидий, — толпа, стоящая перед курией, требует их отречения и изгнания. Ты ведь знаешь, Цезарь, как в городе сейчас не любят оптиматов.

— Так почему ты сам не боишься и не остаешься дома? — с улыбкой спросил Цезарь.

— Меня освобождает от страха моя старость, — сказал сенатор, — ибо краткий срок жизни, оставшийся мне, не требует большой осторожности.[169]

Цезарь промолчал, но по его указанию в день заседаний сената преторы и эдилы оттесняли толпу от курии.

На Форуме сам Цезарь появлялся только в сопровождении Помпея и Красса под радостные крики толпы. В сенате отныне первое слово всегда предоставлялось Помпею, а второе — Крассу.

По предложению народного трибуна Публия Ватиния Цизальпинская Галлия была передана на пятилетний срок Цезарю с правом набора трех легионов. После того как этот закон был утвержден в народном собрании, сенаторы вынуждены были согласиться, не рискуя возражать против мнения римлян.

Замученные и растерянные, сенаторы не просто отменили свой собственный закон о пастбищах, но разрешили Цезарю набор еще одного легиона, присоединив к его провинциям и Нарбонскую Галлию.

Нам кажется странным и невозможным, чтобы высший орган правления Рима — древний сенат, состоящий из гордых и в общем мужественных людей, мог отменять собственное постановление. Но под влиянием окружавшей курию Гостилия толпы римлян сенаторы становились удивительно сговорчивыми и послушными, не решаясь выступить против собственного народа.

Самая страшная сила, заставляющая гордого и смелого человека подчиняться, — это мнение толпы, мнение его собственного народа. Принявший яд по воле своих соотечественников Сократ и бежавший из Карфагена после величайших побед Ганнибал, изгнанный из отечества после его освобождения Фемистокл и спасший свою страну и отстраненный от власти Перикл — несть им числа, титанам, сражающимся во имя своего народа и не понятых своими согражданами.

Самая горькая обида — непонимание соотечественников, непризнание в родной стране. Нет кумира в своем отечестве.

Люмпены, плебеи — люди ничтожные, составляющие в массе своей толпу, охотнее всего обрушиваются на кумира, еще вчера бывшего идолом поклонения. Для римских сенаторов оскорбления и крики римлян были хуже позора и смерти, ибо это был их собственный народ в родном городе.

По договоренности триумвиров на будущий год в консулы были выдвинуты кандидатуры бывшего легата Помпея — Авла Габиния и тестя Цезаря — Луция Кальпурния Пизона. Оптиматы, понимавшие, что на выборах консулов в народном собрании они не сумеют провести необходимые кандидатуры, выдвинули в городские преторы двух своих сторонников — Агенобарба и Гая Меммия, рассчитывая победить в городе.

В эти дни во время одного из закрытых заседаний сената, обсуждавшего вопрос о положении дел в провинциях, Цезарь и Помпей поднялись на галерку.

Внизу, в зале курии, шли вялые споры, а здесь, наверху, почти не было сыновей сенаторов.

— Нужно будет что-то делать с Катоном, — задумчиво сказал Помпей, — он все равно, даже в одиночку, выступает против наших законов.

— А Цицерон ему помогает, — кивнул Цезарь, — нам нужно придумать способ удалить их из города.

— Это нелегко, Цезарь, — задумался Помпей, — Катона очень уважают в городе. А Цицерон до сих пор считается «спасителем Отечества».

— Они мешают нам, — ответил Цезарь. — После окончания консульства я должен отправиться в Галлию. А что, если и тебе понадобится покинуть город? Красс один не справится с этим болотом, — он кивнул на сидевших внизу сенаторов. — Нужно решать все до нашего отъезда.

— Ты прав, — сказал Помпей, — но поверь, я не могу выходить на площадь, видя эту толпу черни. Клодий, Марций, Лека, Бестиа, племянник Суллы Публий. Ты посмотри, с кем мы имеем дело! Да, среди популяров есть порядочные люди, но в большинстве своем — это люмпены, люди без гражданства, бывшие вольноотпущенники, сельские жители. Когда я вижу этих людей, мне становится страшно. Как можно с ними договариваться? О чем, Цезарь? Толпа всегда хочет хлеба и крови, развлечений, зрелищ. Я не могу без содрогания смотреть на этих полулюдей.

Цезарь слушал своего зятя, не перебивая его.

— Да, я знаю, — горько говорил Помпей, — оптиматы ничуть не лучше, но среди них есть римляне известных фамилий, служившие нашему городу сотни лет. Мне трудно делать выбор, Цезарь.

— Мне тоже, — вдруг согласился с ним Цезарь. — Ты думаешь, я не вижу всей ограниченности популяров, недостатки нашего движения, эти перекошенные в дикой злобе лица на народных собраниях, не слышу криков, требующих новых проскрипций и разгона сената? Я все знаю, Помпей, и более тебя не доверяю Клодию или катилинарию Бестиа. Но разве оптиматы лучше? О какой чести и доблести ты говоришь, о каком служении Отечеству? Наши сенаторы погрязли в роскоши и злоупотреблениях. Вымогательства на каждом шагу, почти в любой провинции. Вчера Децим Силан взял деньги у откупщиков Лузитании, а уже сегодня он выступает за сокращение налогов в этой провинции. Вообще нужно будет принять особый закон о вымогательствах, чтобы положить конец бесчинству оптиматов.[170] Но не это главное. Ни одни, ни другие не могут спасти Рим, не могут поддержать наше величие.