Заговор в начале эры - Чингиз Абдуллаев

— Я люблю твою дочь, Цезарь, — просто сказал Помпей.

Цезарь хотел рассмеяться, но смех забулькал в его горле.

— Где ты ее видел? — наконец, угрюмо спросил он.

— Здесь, в доме Бальба. Всего один раз.

— Вы с ней говорили?

— Нет, — покачал головой Помпей. — Я хотел все узнать у тебя.

— Она обручена с молодым Цепионом.

— Но она его не любит.

— Откуда ты знаешь? — разозлился Цезарь.

— Она сама сказала об этом.

— Сказала, что не любит?

— Сказала, что он глуп.

Наступило молчание.

— Я думал, — неожиданно сказал Цезарь, — что готов к любой сделке. А вот к этой оказался не готов.

Помпей, разгневанный, резко встал с ложа.

— Я люблю ее. Если ты думаешь, что это сделка, я ухожу…

— Подожди, — тихо ответил Цезарь, — подожди. Я тоже люблю ее. Она моя единственная дочь.

Он помолчал.

— А как быть с Цепионом?

— Я отдам ему свою дочь, — решительно предложил Помпей. — Ей уже восемнадцать.

Цезарь вспомнил о дочери Помпея и о его жене Муции, с которой Помпей развелся.

— Ты хочешь отомстить? — тихо спросил он.

— Что? — не понял Помпей.

— Ты из-за меня развелся с Муцией?

— Да, — закричал Помпей, — только из-за тебя. Но это уже в прошлом. А сегодня мне нравится твоя дочь. Меньше всего на свете я хотел бы быть твоим зятем, неужели ты этого не понимаешь, Цезарь?

— Теперь я тебе верю, — кивнул Цезарь и, помолчав, наконец, выдавил: — Хорошо. Если моей дочери ты понравишься больше, чем Цепион, можешь рассчитывать на мое слово. А Цепиону отдашь свою дочь.

— Если и они понравятся друг другу, — пробормотал Помпей, протягивая ему руки.

Цезарь, посмотрев на него, словно увидел впервые, вдруг невесело проговорил:

— Никогда не думал, что у меня будет такой старый зять.

Глава XLVI

…Над делами бессмертных

и смертных

Вечная власть тебе вручена

И молнии стрелы.

Шумная, хорошо продуманная избирательная кампания Цезаря сделала свое дело. Повсюду говорили о его щедрости и милосердии, о его победах в Испании, о его мужестве во время сулланских проскрипций.

Именно в это время стала складываться своеобразная команда Цезаря, с которой он будет побеждать все последующие годы. Здесь было много молодых людей: уже успевший отличиться в скандальной попытке ареста консула Метелла эдил Гай Вибий Панса; развратный товарищ Цезаря по интимным утехам Мамурра; ближайший друг Юлия, сопровождавший его в Испанию в качестве войскового трибуна, Гай Оппий; сумевший добиться известности в Риме благодаря своим похождениям и неистовому характеру Марк Антоний; вернувшийся в Рим Марк Эмилий Лепид; народный трибун Квинт Фуфий Кален, так явно поддержавший Клодия во время процесса; племянник Цезаря Квинт Педий и племянник Суллы Публий Корнелий Сулла; уже успевшие, несмотря на молодость, отличиться в армиях Лукулла и Помпея Сервилий Гальба, Авл Гирций, Квинт Титурий Сабин, Гай Требоний и совсем юные Каррина и Домиций Кольвин.

Среди них пока не было Луция Корнелия Бальба, вернувшегося в Рим спустя полгода и ставшего одним из главных военных советников Цезаря.

Благодаря этой энергичной, хорошо подобранной, агрессивной команде шансы Цезаря возрастали с каждым днем.

Напуганные такими размерами небывалой пропаганды оптиматы собрались в доме Агенобарба, решая, как им противостоять столь мощному натиску. Помпей и Красс, каждый в отдельности, также сформировав свои независимые команды, выдвинули двух молодых преторов, а у оптиматов из трех имевшихся кандидатур имел небольшие шансы лишь Марк Кальпурний Бибул.

— Юпитер, великий и всеблагой, отвернулся от нас, помогая Цезарю, — негодовал Агенобарб.

— Он хорошо проводит свою избирательную кампанию, — возразил практичный Цицерон, — нам есть чему у него поучиться.

— Клянусь всеми богами, — разозлился Бибул, — я не желаю повторять его путь, заискивая перед плебеями и попрошайками ради избрания.

— Поэтому мы всегда проигрываем ему, — с горечью признался Катон, — он умеет находить общий язык с народом, и римляне его любят.

— Нужно будет уже сейчас принять постановления, — предложил хитрый Цицерон, — о возвращении старых порядков. Не пускать более во время заседаний сената граждан Рима без особого разрешения самих сенаторов. Не консулы, а сенат выносит такое решение. Только старшие сыновья сенаторов, согласно нашим традициям, могут посещать курию Гостилия без специального разрешения.

— Что это нам дает? — недоуменно спросил Агенобарб.

— В сенате у нас абсолютное большинство, — терпеливо объяснил Цицерон, — а когда не будет давления толпы, сенаторы не станут голосовать за предложения Юлия, даже если Красс заплатит всем своим состоянием.

— Это верная мысль, — обрадовался Бибул, — принять закон нужно еще до выборов консулов.

— Да, — согласился Катон, — у нас нет выбора. Но как унизительны эти бесчестные приемы, чтобы остановить Цезаря.

Цицерон переглянулся с Агенобарбом. Катон был верен себе, оставаясь принципиальным идеалистом даже в политической жизни.

— Цезарю помогает деньгами Марк Красс, — вмешался в разговор Лукулл, — я не удивлюсь, если Красс проведет угодных ему консулов. Чтобы их остановить, я готов дать двадцать талантов.

— Я дам десять, — горячо поддержал его Агенобарб, — на избрание Бибула, и нужно поскорее принимать закон о регулировании допуска посторонних лиц в сенат. Тогда Цезарь останется наедине с сенаторами. Это прекрасная идея, Цицерон.

На следующий день, накануне выборов, был принят закон, к огромному негодованию популяров. Оптиматы торжествовали — они убрали толпу из сената, лишив оппозицию столь необходимой поддержки. В сочетании со смехотворными функциями, закрепленными за консулами после завершения их магистратур, все это, казалось, должно было отбить у Цезаря попытку всяких амбиций.

Но, вопреки обыкновению, после заседания сената Цезарь не выглядел обескураженным, напротив, громко насмехался над сенаторами, приводя их в еще большее бешенство.

Кроме подозрительного Цицерона, никто не задумывался, почему Цезарь ведет себя подобным образом. Катон приписывал его поведение бесстыдству и разложению римских нравов, Агенобарб и Бибул считали его насмешки вызовом сенаторам.

И только Цицерон, хорошо знавший, как Цезарь умеет просчитывать варианты, испуганно спрашивал себя: «Что еще готовит им представитель семьи Юлиев?» И не находил ответа.

Состоявшиеся на следующий день выборы закончились полным триумфом Цезаря. Он получил подавляющее большинство голосов.

Бибул, прошедший с огромным трудом, сумевший лишь немного обойти других конкурентов в конце голосования, был встревожен и подавлен. Но оптиматы, предвидевшие победу Цезаря, хотя и не столь внушительную, еще не знали, какой страшный удар готовит им верховный понтифик.

Консулы избирались ежегодно, а консулат Цезаря и Бибула, без права последующего набора легиона, должен был стать, по замыслам оптиматов, лишь очередным исполнением магистратуры, даже несмотря на внушительную победу Юлия.

Популяры торжествовали. Они, наконец, достигли своей цели, проведя в консулы одного из вождей своей партии. Клодий, избивавший со своими друзьями сыновей сенаторов-оптиматов на улицах города, уверял всех, что в победе Цезаря есть и его заслуга.

Красс и Помпей, явно и тайно помогавшие Цезарю, были особенно довольны. Все было так, как задумал Юлий. На первое заседание сената, сразу после победы, Цезарь явился в сопровождении большого числа своих друзей и сторонников. Он опустился на ложе рядом с Крассом, где они сидели последние несколько лет.

Довольно скоро в сенате появился Помпей, которого оптиматы приветствовали более восторженно, чем обычно, после победы Цезаря.

Помпей, отвечая на традиционные приветствия, прошел на свое место. Триумвират пока ничем не проявлял себя, а победа Цезаря казалась лишь важным звеном в карьере самого Юлия.

По общей договоренности, Помпей не демонстрировал явного изменения отношений с Цезарем и Крассом. Это был тот тщательно скрываемый удар, который Цезарь готовил оптиматам. Но время вступления в консулы еще не подошло, и Цезарь, весело кивнув Помпею, продолжал свои беседы с Крассом.

В эти дни после избрания у Цезаря было много встреч и бесед. Но две из них, состоявшиеся сразу после победы на выборах, стали очень важными не столько для личной жизни верховного понтифика Рима, сколько для его политической карьеры. Хотя эти разговоры состоялись у него с матерью и дочерью.

Давно намереваясь поговорить с Юлией, он откладывал разговор более месяца, пока, наконец, дочь сама не начала его первой.