Молитва к Прозерпине - Альберт Санчес Пиньоль

плен солдат противника. (Они разве что сохраняли жизни тем, кого направляли в тыловой обоз войска или на гигантские фермы, производившие мясо, о которых я из жалости к тебе, Прозерпина, предпочитаю не рассказывать.)

Пока я пребывал в плену у тектонов, они заставили меня подробно описать все правила ведения военных кампаний, принятые у людей. Сам Нестедум проводил допрос, на котором меня принудили говорить. Он собственноручно и с большим удовольствием подвергал меня страшным пыткам (их описание я тоже опущу).

И должен признаться, Прозерпина, что я выдал им все секреты, рассказал обо всем, что их интересовало, выложил им все сведения о роде человеческом. Кто мог бы выдержать их пытки: погружение в кипяток, удушение дымом и все прочее? Они были страшно дотошны и хотели запомнить все до малейших подробностей! В то время Нестедум уже замышлял это нашествие, и тектоники желали узнать о будущем противнике как можно больше. Я рассказал им, что наши аристократы носят перстень, который доказывает их положение в обществе. И если Гнея Кудряша взяли в плен, это означало, что Нестедум – их генерал Нестедум! – хорошо выдрессировал своих солдат. Таким образом, они знали, что смогут обменять Гнея Юния (и, предположительно, других захваченных в плен патрициев) на то, что могло их интересовать в тот или иной момент. Но какую выгоду могло искать такое своекорыстное и не склонное к переговорам племя, как тектоники? Я предпочел не думать об этом и залить раздумья вином.

С тех пор как до нас дошли вести о трагедии, Цицерон носил траур. Это можно было считать выражением безукоризненного патриотизма, но я расценивал его по-другому. Мой родной отец стал казаться мне существом невероятно слабым и лицемерным. Почему он хотел казаться столь удрученным? Его так опечалила гибель консульской армии? Или, может быть, причиной была забота о своей политической карьере? Ведь именно он организовал бессмысленную экспедицию в Африку, и поэтому его считали не менее виновным в разгроме войска, чем Пауло. А теперь, когда предложить ему было больше нечего, когда армию уничтожили враги, он пребывал в нерешительности и напускал на себя отсутствующий вид. Он, великий Цицерон, не знал, что делать дальше.

А я? Как мог поступить я? Проще всего, наверное, было бы осудить его решения и заявить с укором: «Я же тебе говорил!» Он вполне это заслужил, но у меня не поворачивался язык: обычно это отцы так выговаривают своим сыновьям, а не наоборот. И поскольку я не мог высказать ему всю правду, но и молчать не хотел, мне оставалось только поступить так, как поступают многие люди в подобных обстоятельствах: я напился в дым.

Я был так пьян, что разгуливал по дому нетвердой походкой. Мне хотелось отправиться в постель, но не в одиночестве, а с какой-нибудь из женщин Богуда, которые бродили по нашим комнатам и коридорам. К несчастью, они замечали мое прискорбное состояние и избегали меня. Вспомни, Прозерпина, что наш дом был полон женщин нашего гостя и все они были тщательно укутаны с ног до головы. И все от меня ускользали, пока мне не удалось поймать одну из них за руку. Как ни странно, она не попыталась вырваться, и я увел ее к себе в спальню. Но там случилось нечто невероятное.

Я растянулся на постели, такой пьяный, что видел не одну, а две женские фигуры, и грубо приказал ей раздеться. Женщина подчинилась. И тут, Прозерпина, из-под покровов показалась она – Ситир. Ситир Тра оказалась в моей комнате!

Возможно, она уже несколько дней бродила по нашему дому, полному женщин, скрытых под покрывалами. Ситир могла обойти все наши комнаты и сады в такой одежде, и никто бы ее не заметил. Но сейчас, когда она сбросила свой карнавальный костюм, никаких сомнений не оставалось: это была она, Ситир. Ее обнаженное тело, ее маленькие груди, разделенные татуировкой косого креста, ее венерин бугорок, безволосый, как и ее череп. Это была она, собственной персоной, и ее ярко-зеленые глаза в ту ночь смотрели на меня сурово и беспощадно.

Я попытался что-то сказать, но язык у меня заплетался. Она сама начала разговор.

– Я принесла тебе известия от Либертуса, – сказала она. – Он просил передать тебе вот что.

В ночном мраке Ситир казалась статуей, которая говорила со мной из темного угла комнаты. Ее голос звучал безразлично, словно издалека. На самом деле она просто повторяла заученные наизусть слова.

– Либертусу известна твоя история, – сказала она. – Он знает, что семь лет назад ты стал первым римлянином, который столкнулся с первыми тектонами. Либертус осведомлен о том, что тогда твое поведение было безупречным и что ты поднял людей на борьбу с чудовищами, которые обитают в подземном царстве смерти. В день битвы ты потерпел поражение, и чудовища увлекли тебя в бездонный колодец, в глубины ада. Благодаря чуду ты вернулся на землю живым, как те мертвецы, которых оживляет богиня Прозерпина. И что теперь? Как ты используешь свою жизнь? Никак.

Ситир замолчала, а потом закончила послание, которое поручил передать мне некий Либертус:

– Семь лет тому назад ты был мальчишкой, но повел себя как настоящий мужчина, а теперь ты мужчина, но ведешь себя как мальчишка.

Я попробовал подняться с постели. Мне было наплевать на этого Либертуса, на интерес, который он проявлял к моей жизни, и на его высокопарные слова. Меня волновала только она, она. Я хотел сказать ей, что люблю ее, что там, в преисподней, среди ужасов, которые не поддаются описанию, меня спасла только эта любовь. Но от выпитого вина язык мой заплетался, а стоило мне подняться на ноги, как я тут же споткнулся и растянулся во весь рост на полу. Ахиям не нравились пьяницы, и слова, которые она произнесла, не были продиктованы Либертусом, а были ее собственными:

– Посмотри сам, ты как младенец – даже ходить не умеешь.

Сил у меня хватило только на то, чтобы лежа на полу с мольбой протянуть к ней руку. Она присела на корточки совсем близко от моего лица и стала меня рассматривать, как какую-то диковинную зверушку.

– Ситир…

Больше ничего произнести я не сумел. Ситир уходила, она уже приблизилась к окну. Я в отчаянии уткнулся лбом в пол и заплакал. Патриции не плачут. Но я рыдал, закрыв лицо рукой. И тут она отошла от окна и вернулась, чтобы меня утешить. Ситир коснулась моей руки пальцами, которые сжали мои точно так же, как в тот день, когда тектоны утащили меня в Логовище Мантикоры и