Россия в плену эпохи - Анатолий Викторов

В русском фольклоре символическими и любимыми персонажами были «Иван-дурак» и «Емеля-на-печи». Богатырь Илья Муромец «сиднем сидел тридцать лет и три года» и только в зрелом возрасте стал применять свою силу, но не в труде, а в защите собственной сакральной нищеты от внешних врагов. Более доказательно представил русские привычки на начало ХХ века ученый Д. Менделеев. Он оценил интенсивность труда россиян в 50–60 рублей на душу в год, в то время как в США на душу – 350 рублей.

Упёртому своеобразию помогала самая низкая плотность населения в мире по сравнению с Европой, Китаем, Индией и Америкой. Русские слабо общались друг с другом. Заметим, что малочисленные индейцы в Америке, ещё не заселённой пришельцами из Европы, также были слиты с природой, покорны её изобильной стихии, определяющей их собственную судьбу. Пушкин понял: «Всех умных мыслей нам дороже нас возвышающий обман». Он имел в виду нажитые понятия. Их осмыслил историк, Л. Гумилёв. Его понимание судеб наций родилось, что характерно, в сталинских концлагерях, когда он, узник, не выходя из барака на каторжные работы, спрятавшись под нарами, записывал свои мысли на клочках оберточной бумаги. «Народные массы, – писал он, – когда они приходят в движение, не отдают себе отчёта в той силе, которая их толкает. Они идут, движимые инстинктом, и продвигаются к цели, не пытаясь её определить».

Нация при этом не корректируется разумом. Движимое чувство Гумилёв назвал «пассионарностью» – пламенной вспышкой к самоутверждению – и поставил её на главное место в истории. Она может проявляться позитивно или негативно, порождая подвиги и преступления. Может также угасать. Тогда приходит упадок, и возникает другой этнос с большей пассионарностью. Так было с Римской империей, с Древним Египтом, с Германией и частично с СССР. Значит, чувство в нашу эпоху всё ещё является основным двигателем.

Историк не обратил внимания на другую особенность человека – его разум. Это упущение вело к сохранению чувственной культуры как к необходимейшей черте, которую нельзя избежать.

Перемены внёс Петр I.

По его указу религия была отделена от близкого ей патриархального духа и стала государственным институтом, который мог командно вторгаться в души людей. Введённая новая церковь, исповедующая более интенсивное трудовое начало, даже не бралась утешить оскорблённого ею старорусского человека. Она стала символом власти. Тем самым она потеряла в глазах своих земляков православную чистоту. Отношение к попам в народных глубинах стало неуважительным. Церковь перестала быть опорой сознания и осталась привычным атрибутом образа жизни. На неё по-прежнему влияли канонизированные православные святые, исповедующие замкнутую безгрешность. Одинокое молитвенное существование противоречило природе другой христианской религии – католической, при которой возникали монашеские ордена, то есть сообщества, направленные на активную деятельность.

Во имя укрепления вертикали власти при Петре был принят табель о рангах, разделяющий население на «земских» и «служивых» людей. Работа на помещика более полутора веков, а ранее – на князей и бояр воспитала крестьянина в границах и размерах их трудовых усилий и уровня жизни. Как сказал К. Астахов: «Российский монарх стал деспотом, а народ превратился в рабов на собственной земле». Таков был здравый взгляд, но рядового человека он не обижал. Для него оставалась привычной неприязнь к соревновательному развитию общества.

Реформы Петра вносили в Россию европейские нравы. Русские смирялись перед силой петровского самодержавия. Старая психология и дух современности всё ещё оставались несовместимыми. Склонность к материальному и духовному равенству отвергала европейский индивидуализм, его примат личности с мобильными взглядами. Разумеется, такая неподвижность входила в конфликт с научно- техническим развитием.

Сельские хозяйства были натуральными, то есть удовлетворяющими свои домашние потребности семейным трудом. Торговля – неразвитая. Поэтому так мало внимания уделялось дорогам, средствам связи, общественным службам. Для страны была характерна фактическая автономия малого региона вплоть до сельской общины. Общенациональное сознание не требовало отчета о событиях не потому, что их не было. Жили слухами. Позже это назвали «сарафанным радио». Русский крестьянин не задумывался над значением своих привычек. Он был верен не столь Богу, сколь самому себе.

Эти особенности обрисовывали слабую, по сравнению с революционным периодом, государственность. Перепись населения 1897 года показала, что в России на одну сотню человек приходится только 2 % госслужащих и полиции. А во Франции – 10 %. Российская власть, даже в поздние времена, полагалась на урядника. Он полностью удовлетворял соблюдение обычаев и порядка. Природность и замкнутость жизни защищали российскую глубинку от крупных действий государственного масштаба.

Рабы-крестьяне привыкли к своему положению. Продолжение прогрессивной петровской линии Александром II – отмена крепостного права и наделение крестьян полной заботой о себе – пошатнуло привычки, внедрённые петровским самодержавием.

Ликвидация крепостничества в 1861 году была принята значительной частью крестьянства как нелёгкий переворот. Он требовал более активного жизненного уклада, который был непривычен характеру опекаемого ранее земледельца. Реформа была хороша только для вольнолюбивого дворянства, близкого по своему духу к Западной Европе. Застывшая в самой себе большая часть страны терпела мелкую промышленность, но не представляла, что её естественное продолжение – крупная индустрия – должна появиться и резко изменить характер существования. Рабочие – недавнее бедное крестьянство – принесли с собой в города уравнительную психологию, противоречащую конкурентному промышленному прогрессу с его жёсткой производственной дисциплиной, названной «эксплуатацией». Малочисленный рабочий класс и связанная с ним деревня, составляющие 98 % населения страны, не могли пере носить такой образ жизни. Он всё сильнее подчеркивал разрыв между идущим прогрессом и характером русского человека.

Волнения 1905 года явились следствием именно такого конфликта, ещё неосознанного людьми. Народ не мог копать глубоко. Появившиеся бунтари требовали ликвидации любого неравенства и были готовы к погрому богатых. Они верили царю как верховной силе и жаловались ему. Инициаторами декабрьских боев в Москве стали текстильщики и мастера по дереву. Они недавно пришли из сельских общин на вполне традиционное для России производство и потому остро ощутили оскорбляющее их дисциплинарное начало. Причина захвата матросами броненосца «Потёмкин» в Чёрном море была в том, что режим военно-морского флота был более жестким, нежели в сухопутных войсках, а матросы имели тот же крестьянский характер. Они проявили его жестокими действиями против офицеров, блюстителей угнетающего рядовых военно-морского устава.

Прогресс рыночного развития отозвался и на деревне. Земли крестьян, ушедших в город, переходили не в общину, как это было раньше, а в распоряжение торговцев землей. Это было потрясением. Земля, как оказывалось, могла быть не основой продуктивности, которой можно полезно распоряжаться, а совершенно отвлечённым от труда рыночным товаром. Умные царские политики ощущали в этом угрозу для строя. Столыпинская реформа 1906–1911 гг. о добровольном выходе на хутора имела своей целью капитализацию деревни в целях интенсификации её труда и тем самым сближения с развитием городов. Казалось, это реальный выход из существующих противоречий – проект европеизации страны без какого-либо насилия.

Отмена общинного землепользования и перспектива жизни и работы на хуторах, требующая беспрестанного труда в земледелии и скотоводстве, представляла собой акт капитального вмешательства в старый образ жизни сёл и деревень. Реформа являлась путём к обогащению владельца, но она была не нужна бессребренической крестьянской душе и потому была встречена большинством населения отрицательно. 76 % земледельцев не пошли на хутора. Более того, они возненавидели своих земляков, ушедших от них и там разбогатевших.

Посол Пруссии в России, будущий канцлер Германии, Отто Бисмарк, еще в XIX веке сказал: «Россия должна быть крестьянской страной с равенством, но без свободы». При более глубоком внимании к сказанному оно говорит об исключении русского человека из законов развития, созданных столетиями и осуществлённых в Европе. Отвергая прогресс, такой человек неминуемо возвращается к начальному образу жизни, из которого, казалось, он вышел раз и навсегда. Пропасть между современностью и прошлым расширялась.

Французский исследователь Р. Тери, показал, что с 1900 по 1912 гг. добыча угля в России выросла на 79 %, а производство стали – на 50 %. Соответственно росли кредиты иностранных банков, выдаваемых промышленникам природно-богатой России. Рост добывающей и перерабатывающей промышленности превышал темпы развития Англии, Франции и Германии.