Синеволосая ондео (СИ) - Иолич Ася

– Слишком долго? – спросил Харвилл. – Почему ты хмуришься?

– Сама не знаю, – сказала Аяна и грустно улыбнулась.

Она сидела с Киматом и задумчиво причёсывалась, когда в комнату постучали.

– Входите!

– Кира, ты с сыном останешься в комнате ещё на одну ночь? – вежливо поинтересовался корчмарь.

– Нет.

– Тогда освободи её, пожалуйста. Катьонте надо убрать тут.

– Хорошо.

Аяна собрала вещи в сумку, посадила Кимата на бедро и подхватила мешки и короб кемандже. Она стояла с ними растерянно, потом вышла к лестнице.

– Ты не меня ищешь? – сказала Чамэ, поднимаясь ей навстречу.

– Меня попросили освободить комнату. Вот, думаю, куда теперь девать мешки.

– Пойдём, сложишь их в фургон.

7. Лошадь с рыбьим хвостом

Они вышли во двор. День обещал быть солнечным. Ночные заморозки прихватили размокшую землю, и корочка замёрзшей бугристой глины, хранившей отпечатки ног и копыт, всё ещё слегка хрустела под ногами. Аяна перехватила Кимата поудобнее, подсаживая на бедро, и подобрала подол.

– Ты ходишь в этом? – спросила Чамэ, глядя на голубой халат, прикрытый плащом. – Это очень яркий и богатый наряд. Слишком яркий для деревень. Это ведь настоящая седа? Ты не боишься, что на тебя нападут, приняв за киру?

Аяна оглядела наряд Чамэ. На той было тёмно-серое с едва заметным синим оттенком платье поверх небелёных нижних юбок, и серовато-коричневая шерстяная куртка с заплатками на локтях.

– Нет. Я только сегодня надела это. Я оставила свой халат в Фадо. У меня был мягкий, тёплый и красивый халат хасэ, правда, ярко-красный, но его пришлось отдать. А местные платья жутко неудобные.

– Хасэ? Из северной степи?

– Северной?

– А, ну отсюда, конечно, она на востоке. Я родом из Телара. Это южнее степи. В Арнае я с десяти лет, но иногда всё равно путаюсь. Вот наш фургон.

Они свернули налево, за сарай, и Аяна остолбенела. Она ожидала увидеть большую повозку, но за углом стоял настоящий небольшой дом на колёсах. На деревянных бортах, вернее сказать, стенах, выкрашенных в зелёный цвет, затейливо чередовались с нарисованными диковинными фруктами, овощами и травами неведомые Аяне животные, наименее странным из которых была лошадь с рыбьим хвостом вместо задней половины тела и витым позолоченным рогом во лбу.

Некрашеные, выбеленные солнцем и дождями доски плавно изогнутой крыши скреплялись ржавыми металлическими дугами вроде тех, которыми бондари опоясывают бочки, а сверху были закреплены два больших деревянных ящика, притянутые толстыми кожаными ремнями к железным ржавым крюкам на бортах.

Аяна сложила мешки и кемандже на лесенку фургона и обошла его, медленно ведя пальцами по забрызганным крупными каплями глины цветным рисункам. Кимат тоже тянулся к расписным доскам, издавая радостные восклицания.

С двух сторон повозки, скромно прикрывшись полураспахнутыми ставнями, прятались небольшие зарешеченные окошки, закрытые изнутри плотными тёмными занавесками. Облучок был до блеска отполирован, и маленькое окошко спереди тоже закрывала частая деревянная решётка.

Аяна осмотрела рисунки, обойдя весь фургон, и вернулась к мешкам в полном восторге.

– Вот такой он, наш дом, – улыбнулась Чамэ, отодвигая занавески. – Заходи.

Пространство, принадлежащее будто другому миру, случайно отсеченное от него штормом и прибитое, как брошенная лодка с грузом, в этом фургоне сюда, на постоялый двор, сомкнулось вокруг неё. Всю внутреннюю часть фургона заполняли необычные вещи, подсвеченные разрезанными решёткой лучами солнца. Сундучки, свёртки, жерди, рулоны холстов, тонкие доски, сложенные большие листы бумаги, какие-то огромные, пышные перья, круглые бумажные коробки стояли по углам, свисали с крючков, болтались под потолком и теснились на полках вдоль стен, заставляя гадать о своём предназначении. Запах пыли, лежалой ткани, застарелого пота, старой бумаги и жжёных трав для трубки перемешивался с ароматами благовоний Фадо, полыни, сухих цветочных лепестков и какого-то смолистого дерева, а ещё кожуры фруктов, которую Конда клал в свой сундук с вещами.

– Вот тут мы спим, – показала Чамэ на узкие откидные скамьи.

Скамей было четыре, и в одном из углов стояли свёрнутые рулонами тощие матрасы, накрытые сверху сложенными сероватыми простынями. Чамэ подошла к одной скамье и откинула её.

– Сверху спят Кадиар, Анкэ и мы с Ригретой. Айол и Харвилл спят на полу. Но это бывает очень редко. Летом все, кроме Кадиара, спят снаружи, у костра, а зимой мы ночуем в комнатах. Ты можешь укладывать сына спать днём на полу, чтобы он не свалился со скамьи.

– Так-так-так, – сказал Айол, заглядывая в фургон и закидывая на полку сумку. – Кого я вижу! Глубокоуважаемая кира ондео собственной персоной соблаговолила пожаловать в наше смиренное, непритязательное обиталище! Гостеприимно распахнём объятья, встречая гостью дорогую, с коей встреча дорогою была предрешена!

Аяна рассмеялась.

– Ты так странно говоришь, Айол. Ты как будто читаешь какие-то старые арнайские стихи.

– Ты читала старинные арнайские произведения? – изумился Айол.

– Мне рассказывали их, и я запомнила. "Прекрасной юной девы грудь целуя, глаза закрою я..." Там столько надрыва, что это становится как коврижка, в которую положили в три раза больше мёда, чем надо.

– Вся суть театра – в преувеличениях, – пожал плечами Айол. – Люди настолько привыкают к своим порокам, страстишкам и низким наклонностям, что перестают замечать их. Только когда доводишь их до абсурда, выпячиваешь среди обычных, повседневных явлений или вплетаешь в какие-то необычные обстоятельства, они наконец видят их. И смеются над нашими сценками, не понимая, что смеются над собой.

– Ну, положим, не все. Некоторые понимают. Кир Патар Колтан в позапрошлом году бросил в подвал нашего славного Ригелла в Кугате, и я слышал, что родня его только недавно выкупила. А мы теперь не ездим в Кугат, – сказала Чамэ.

Айол опустил одно из сидений и сел, вздохнув, отчего его широкие плечи грустно опустились.

– В подвал?! – ужаснулась Аяна. – За что?

– Да. Мы говорили Харвиллу, что опрометчиво будет настолько открыто показывать жадность Колтана, но он настоял на том, чтобы мы всё исполнили по написанному им. И Ригелл поплатился. Он слишком уж живо изобразил кира, который считает гроши, собранные с арендаторов, и кир Колтан рассвирепел.

– Хотя, по-хорошему, все пьесы Харвилла так или иначе рисковые, – сказала Чамэ. – Только книга, что он уже целую вечность пишет, не вызывает опасений, не в последнюю очередь потому, что он вряд ли закончит её. Тут не в почёте книги о том, чего нет, и в которых мораль не чёрно-белая.

– Харвилл сам пишет пьесы? И ещё и книгу?

– Да. Он ещё переписывает старые пьесы под наш состав, который иногда меняется. Ригелл был нашим бравым бодрым героем-любовником, но, когда его арестовали, эти роли достались самому Харвиллу.

Аяна моргнула, пытаясь представить полного, рыхловатого Харвилла на сцене в роли бравого героя и бодрого любовника.

– Это не так ужасно, как тебе показалось, – хмыкнул Айол. – Эта замена произвела такое уморительное впечатление, что мы имели огромный успех у зрителей. Правда, в этом году придётся придумывать что-то новое. У меня есть пара идей, и я предложу их Харвиллу.

– Думаю, до Кайде мы уже будем готовы показать что-то новое, - кивнула Чамэ.

– До Кайде? – переспросила Аяна.– Мне сказали, что там нужно подковать лошадь. После Кайде дороги более каменистые.

– Да. А ещё после него начинаются большие дома. Мы пока в глуши, в далёкой провинции. Все эти земли, по которым ты ехала до сих пор, принадлежат Димаю и подчиняются одному наместнику крейта Алты и его подчинённым. После Кайде владения дробятся на небольшие эйноты... ну, или большие. И каждым управляет местный кир. Почти все кирио сейчас в столице, и многие вернутся в свои эйноты ранней весной, когда потеплеет. Зимой здесь очень тоскливо, одна радость – молодое вино да наши представления.