Синеволосая ондео (СИ) - Иолич Ася

Аяна хорошо помнила молодое вино. Воспоминания были ещё очень, очень свежи.

– Я смотрю, ты недавно свела с ним знакомство, кира.

– Как ты это делаешь, Айол? – удивилась Аяна. – Ты как будто читаешь мои мысли!

– Да у тебя же всё на лице написано, ондео. Ты не замечаешь, как оно двигается?

– Нет, – удивлённо рассмеялась Аяна. – Как это можно замечать? Мы же просто говорим.

– Смотри.

Она повернулась к нему, и Айол чуть подался к ней. Он посмотрел на неё спокойно, потом спокойствие на его лице сменилось ужасом, который вдруг поменялся на озарившую все черты лица радость. Она, впрочем, тоже ненадолго задержалась на его лице, сменившись выражением крайнего отчаяния, затем удивления, а потом – липкого, похотливого интереса.

Аяна с любопытством смотрела на него.

– Как ты это делаешь?

Она попыталась изобразить счастливую улыбку, но, даже не видя себя со стороны, почувствовала, что вышло, прямо сказать, неважно.

Айол улыбнулся.

– Я тренировался. Ладно, пойду к остальным.

Он вышел, и Аяна вздохнула. Когда у неё получалось изобразить бесстрастное лицо госпожи Кано там, в Фадо, она была весьма довольна собой и считала, что в полной мере овладела искусством притворяться. Айол буквально своим лицом показал ей, что в этом вопросе ей есть куда стремиться.

– У нас есть зеркало, – сказала Чамэ, улыбнувшись. – Вон в том сундуке. Если захочешь потренироваться.

– И ты, Чамэ? – горестно свела брови Аяна. – Ты тоже читаешь по моему лицу?

– Да ладно тебе. Мы же зарабатываем этим. Приятно видеть человека, который ничего из себя не строит. Пойдём, посидим за кружкой ачте.

Чамэ закрыла дверцу фургона, пока Аяна, спустившись на землю, подбирала подол халата.

– У тебя ведь есть другое платье? – спросила Чамэ, глядя, на каком опасном расстоянии от подтаявшей грязи мечутся широкие полы из голубой седы. – Попроще, для дороги?

– Есть. Оно неудобное. Оно выглядит как приличное платье, но ощущается, как наказание за грехи, которые совершила одна из его прежних хозяек, но расплачиваться мне. Думаю, я знаю, почему оно досталось мне дёшево.

– В Кайде продашь его и купишь себе другое. Там большой торг.

– Иди сюда, Аяна, – позвал Харвилл, который сидел в трактире за отдельным столом над исписанным вдоль и поперёк листом бумаги. – Садись. Я сначала думал сделать твой выход отдельным номером, но у меня появилась идея получше. Ты никогда не играла роль на сцене, верно?

– Никогда.

– Тогда слушай, что от тебя потребуется, и запоминай.

Чамэ постояла рядом с ними, потом удручённо покачала головой и ушла. Аяне стало понятно, почему, уходя, она бросила такой сочувственный взгляд. Харвилл дотошно, по нескольку раз объяснял самые незначительные мелочи, и Кимат уже начал хныкать от скуки у Аяны на руках.

– А когда само выступление? Мне уже готовиться?

– Выступление в шесть на рыночной площади. Нам надо ехать туда.

– На рыночной площади? Я думала, вы выступаете в постоялом дворе.

– Нет. Иначе придётся делиться выручкой, – хмыкнул Харвилл. – Сейчас все допьют и дожуют, и поедем готовиться.

Она сидела, приглядывая за Киматом, который бродил между столами и пытался залезть на скамьи, пока её не позвала Анкэ, сказав, что все уже собрались внизу.

Аяна подхватила подол халата и плаща и прошла к фургону, уже запряжённому двумя крепкими, спокойными лошадьми.

– Привяжи свою лошадь сзади, – сказал Кадиар, залезая на облучок к сидящему там Айолу. – Потом мы сразу уезжаем. До Кайде нигде задерживаться не будем.

Она привязала Ташту позади фургона и забралась внутрь. Ей уступили место у окошка на откидной скамье, и Кимат выглядывал наружу через четырёхугольные промежутки между деревянными прутьями.

– Ну что, пташки мои, – сказал Кадиар через переднее окошко. – Поехали.

– Настрой кемандже заранее, – сказал Харвилл. – Ты запомнила слова? Бубен в кармане?

8. Страдай, ничтожество

Они проехали несколько улочек, фургон вывернул на площадь и остановился возле дощатого помоста. Аяна вышла вслед за ними, на ходу настраивая кемандже.

Харвилл и Айол закрепили жерди под крышей телеги и привязывали на них раскрученные рулоны холстов с нарисованным пейзажем: полями, лугами, холмами и деревьями олли вокруг деревушки с черепичными крышами.

– Этот – через один, – сказал Айол, передавая один из рулонов Харвиллу. – Тут должен быть виноградник. Дай мне виноградник.

Они закрепили задник и боковые части так, что вокруг помоста образовались три стены из разрисованных холстов. Мимо ходили деревенские, с интересом поглядывая на происходящее.

– Тут же совсем скоро будет темно, – сказала Аяна, глядя на небо. – Ничего не будет видно.

– У нас фонари, – улыбнулся Харвилл. – А вообще в нашем деле темнота иногда только на руку. Скрывает огрехи костюмов и фона, чтобы не отвлекать от действия.

Они установили фонари на помост и зажгли один из них, потом вытащили небольшой весьма потрёпанный жизнью табурет и поставили его посреди сцены.

– Привяжи сына в это полотнище, что ты показывала. Ты будешь стоять вот тут. –  Харвилл показал на место около одного из ближайших пустых рыночных лотков. – Ты всё запомнила?

– Да. Но ты не слышал, как я играю! – сказала Аяна, привязывая Кимата за спину и накрываясь плащом.

– И не надо. Мне достаточно того, как отзывались о тебе люди, которые тебя уже слышали. Мы же не в театре крейта. Пусть это будет чем-то вроде проверки, – подмигнул он. – Хочу проверить свою удачу.

Да уж. Интересно, как отозвались бы о ней те девушки из Дома Белых Цветов в Фадо...

Толпа росла. Анкэ спустилась из фургона с чем-то металлическим в руках.

– Это головной убор из тех, что носят в Теларе, – сказала она. – Смотри, он как обруч вокруг головы, а сверху закрывает пробор. Чамэ! Причеши Аяну!

– Сейчас, Анкэ, – сказала Чамэ, выходя из фургона.

Аяна глянула на неё и остолбенела. Голос действительно принадлежал Чамэ, но всё остальное – костюм, состоящий из синего камзола и штанов, большая шляпа с красиво загнутыми полями и даже осанка – было чужим. Перед ней стоял стройный парень, смуглый, с небольшими усами и бородкой, и смеялся.

– Я сегодня герой-любовник, – сказала Чамэ. – Увидишь. Твоё лицо сейчас стоило неудобств, которые доставляют эти усы и волосы, заправленные в шляпу. Повернись, я причешу тебя.

Она встала на одной из ступенек фургона и причесала Аяну, распустив её волосы по плечам и надев сверху металлический обруч.

– Мы готовы! Айол тоже одет.

– Пора начинать, – кивнул Харвилл. – Ригрета, выходи и зажги фонари.

Аяна смотрела на него с не меньшим изумлением, чем на Чамэ. Харвилл стоял, поигрывая тростью, одетый в явно неудобный камзол, который откровенно расходился на его животе, как зелёная оболочка орехов ташты пытается лопнуть, когда они созревают, на коричневом блестящем ядре. Тесные брюки плотно облегали его полные ноги. Волосы Харвилла из тёмных неожиданно стали седыми, и Аяна вытянула шею и моргала, пытаясь рассмотреть их в свете фонаря. Харвилл заметил её интерес и потянул за свои пряди, приподнимая их над головой вместе со скальпом. Аяна испуганно ахнула и отшатнулась.

– Это парик, – сказал он со смехом. – Это поддельная причёска из овечьей шкуры.

В этот момент из фургона выпорхнула Ригрета, и Аяна забыла про скальп Харвилла ровно в тот же миг, как увидела её. Ригрета была туго затянута в блестящее жёлтое платье, которое открывало грудь ровно настолько, чтобы любопытный взгляд не мог уже ускользнуть, случайно попав в этот вырез, но не увидел ничего, что могло бы ослабить интерес. Пышная верхняя юбка приоткрывала пену кружевных нижних, из-под которых кокетливо выглядывали при ходьбе носочки атласных туфелек. Ригрета двигалась, как ветка плакучей ивы в дуновениях летнего ветерка, гибко, легко, плавно, но задорно, платье шелестело и переливалось, и несколько завитых прядок, выпущенных из причёски, темнели на фоне светлой шеи, своими локонами направляя взгляд к ложбинке в его вырезе. Её пухлые губы были ярко-алыми, а щёки – румяными настолько, что, казалось, горели. Аяна в восторге присмотрелась и поняла, что Ригрета нанесла на лицо краску.