Стихи и поэмы - Роберт Саути

Одна из наиболее поздних баллад «шестого тома» — она датируется 1829 г. и создана в Кесвике, где к этому времени Саути жил 16 лет. Сюжет баллады построен на легенде о рождении будущего короля Хайме I Завоевателя.

Хайме I Завоеватель (Jaime I el Conquistador) (1208–1276) — король Арагона с 1213 г., сын Педро II и Марии, дочери графа Монпелье. После того как в 1213 Педро погиб в битве с выступившими против альбигойцев крестоносцами при Мюре, где он сражался на стороне своего родича Раймунда VI Тулузского, малолетний Хайме попал под опеку ордена Тамплиеров. В 1229 он начал кампанию по завоеванию Балеарских островов и полностью ими овладел в 1232. Затем Хайме начал завоевывать маврское государство Валенсию, а в 1237 захватил и сам город. В 1247 Хайме издал новый кодекс испанских законов. Последние 20 лет своего правления Хайме провел в войнах против мавров в Мурсии. Умер Хайме I в Валенсии 27 июля 1276. Имя Хайме — видоизмененное в испанском языке имя Иаков. Король Хайме Завоеватель был назван в честь св. Иакова Старшего (Зеведеева), который является святым апостолом-покровителем Испании, но больше известен там в испанской транскрипции под именем Сантьяго (Святой Яго).

Яго — галисийская форма имени Иаков.

Комментарий Е. Витковского.

Дополнительные сведения:

* Апостол Иуда Иаковлев (известен также под именем Фаддей).

* Иаков Младший, св., один из двенадцати апостолов, упоминаемый в Новом Завете как «сын Алфеев» (Мф 10:3; Мк 3:18; Лк 6:15; Деян 1:13).

* Матфей (мытарь) — апостол и евангелист, автор первого Евангелия.

Апостол Матфей по Вознесении Спасителя был избран по жребию в число Двенадцати апостолов вместо Иуды Искариота.

Ариста[18]

Легенды славят мастера-творца,Кто с многих дев писал свою Венеру —Когда пылали страстные сердцаИ бились от волнения без меры.Он отбирал на острове своёмУ всех красавиц: то румянец алый,То нежный взгляд, улыбки окоём,То блеск очей, живой или усталый.

Прекраснейшее видя мастерство,Народ пред ним пал ниц в молитве чистой,Венком украсив миртовым того,Чей дар изобразил тебя, Ариста.Несчастлив тот художник, кто в другихНаходит прелесть нежных щёк твоих.

Let ancient stories round the painter's art,Who stole from many a maid his Venus' charms,Till warm devotion fired each gazer's heartAnd every bosom bounded with alarms.He culled the beauties of his native isle,From some the blush of beauty's vermeil dyes,From some the lovely look, the winning smile,From some the languid lustre of the eyes.

Low to the finished form the nations roundIn adoration bent the pious knee;With myrtle wreaths the artist's brow they crowned,Whose skill, Ariste, only imaged thee.Ill-fated artist, doomed so wide to seekThe charms that blossom on Ariste's cheek!

Король Генрих V и отшельник из Дрё[19]

Сквозь стан Отшельник быстро шёл,Где каждый воин сникВ почтенье скромном, иль просилБлагословить в тот миг;Вот так палатки короляОн без помех достиг.

В палатке Генрих был один,Сидел над картой он,И планом будущих победБыл сильно увлечён.

Король на гостя своегоНезваного взглянул,Узрев Отшельника, емуПриветливо кивнул,Святого старца кроткий взглядОтвагою сверкнул.

«Раскайся, Генрих, твой захватМоей земли жесток!Раскайся вовремя, и знай,Суд божий не далёк.

Я прожил сорок мирных лет,Где протекает Блез,Но вот под старость я скорблю,И смех кругом исчез.

Любил смотреть на парус я,Белеющий вдали,В те времена вино и хлебДля города везли.

Теперь не вижу парус я,Белеющий вдали;Болезни, Голод, Смерть и Ты —Погибель для земли.

В пути молился пилигрим,Идя к святым местам,И дева пела у окна,Вняв неге и мечтам.

Умолкнул ныне пилигрим,Его терзает страх,И крик о помощи застылУ девы на устах.

Юнцы резвилась на рекеПод звонкий плеск весла,И звуки томные на брегВиола их лила.

А ныне трупы вижу я,Плывущие вдали!Раскайся, Генрих, ты палач,Уйди с моей земли!»

«Нет, я продолжу свой поход, —Вскричал король тогда, —Не видишь, Бог мне отдаётПодряд все города?»

Отшельник, это услыхав,Свой опускает взор,На кротком старческом лицеИ хмурость, и укор.

«Увы, не ставят НебесаЖестокостям предел,Но разве легче на душеОт сих кровавых дел?

Покайся лучше, супостат,Иль бойся страшных бед!Ведь скоро ждёт тебя ударСреди твоих побед».

Король улыбкой проводилОтшельника во тьму;Но вскоре вспомнил те слова,Лишь смерть пришла к нему.

He pass'd unquestion'd through the camp,Their heads the soldiers bentIn silent reverence, or begg'dA blessing as he went;And so the Hermit pass'd alongAnd reached the royal tent.

King Henry sate in his tent alone,The map before him lay,Fresh conquests he was planning thereTo grace the future day.

King Henry lifted up his eyesThe intruder to behold;With reverence he the hermit saw,For the holy man was old,His look was gentle as a Saint's,And yet his eye was bold.

"Repent thee, Henry, of the wrongsWhich thou hast done this land!O King, repent in time, for knowThe judgement is at hand.

"I have pass'd forty years of peaceBeside the river Blaise,But what a weight of woe hast thouLaid on my latter days!

"I used to see along the streamThe white sail gliding down,That wafted food in better timesTo yonder peaceful town.

"Henry! I never now beholdThe white sail gliding down;Famine, Disease, and Death, and ThouDestroy that wretched town.

"I used to hear the traveller's voiceAs here he pass'd along,Or maiden as she loiter'd homeSinging her even-song.

"No traveller's voice may now be heard,In fear he hastens by;But I have heard the village maidIn vain for succour cry.

"I used to see the youths row downAnd watch the dripping oar,As pleasantly their viol's tonesCame soften'd to the shore.

"King Henry, many a blacken'd corpseI now see floating down!Thou man of blood! repent in time,And leave this leaguer'd town."

"I shall go on," King Henry cried,"And conquer this good land;Seest thou not, Hermit, that the LordHath given it to my hand?"

The Hermit heard King Henry speak,And angrily look'd down;.His face was gentle, and for thatMore solemn was his frown.

"What if no miracle from HeavenThe murderer's arm controul,Think you for that the weight of bloodLies lighter on his soul?

"Thou conqueror King, repent in timeOr dread the coming woe!For, Henry, thou hast heard the threat,And soon shalt feel the blow!"

King Henry forced a careless smile,As the hermit went his way;But Henry soon remember'd himUpon his dying day.

О, Валентин[20]

О, Валентин, скажи той деве милой,Чей образ до сих пор в моих мечтах,Что вновь я здесь, в тени густой, унылой,И ночи мрак печален как монах.

Что в жизни я своей уединённойСтрадаю каждый вечер в тишине,И слушаю тоскливо перезвоны,Поющие ей так же как и мне.

Скажи, что я вздыхаю от мученья,Чарующий представив силуэт,Глаз волшебство в своём воображенье,И на щеках улыбки дивный свет;В тот час, когда стихает в роще звук,Любви своей я чувствую недуг.

Go, Valentine, and tell that lovely maidWhom fancy still will portray to my sight,How here I linger in this sullen shade,This dreary gloom of dull monastic night;Say, that every joy of life remoteAt evening's closing hour I quit the throng,Listening in solitude the ring-dome's note,Who pours like me her solitary song;Say, that of her absence calls the sorrowing sigh;Say, that of all her charms I love to speak,In fancy feel the magic of her eye,In fancy view the smile illume her cheek,Court the lone hour when silence stills the grove,And heave the sigh of memory and of love

Порлок![21]

Порлок! Ты чуден зеленью долин,Грядою скал, где папоротник с дроком,Журчащих вод стремительным потокомСреди лесов, где путник мог одинМечтам предаться, и седой канал,Где в твой залив, крутясь волной, впадал.Не позабыть тебя, Порлок!Там летний дождь меня схватил в объятья;

Но буду постоянно вспоминать яКак здесь, спокойный узник, одинок,Дня окончанье тщетно ожидал,И создал свой сонет в пивной, где ЛеньюБыл вдохновлён, и где в УединеньеУныние рифмовкой прогонял.

Porlock! thy verdant vale so fair to sight,Thy lofty hills which fern and furze imbrown,The waters that roll musically downThy woody glens, the traveller with delightRecalls to memory, and the channel greyCircling its surges in thy level bay.Porlock! I shall forget thee not,Here by the unwelcome summer rain confined;But often shall hereafter call to mindHow here, a patient prisoner, 'twas my lotTo wear the lonely, lingering close of day,Making my sonnet by the alehouse fire,Whilst Idleness and Solitude inspireDull rhymes to pass the duller hours away.

Распятый раб[22]