Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

Спиридон Потемкин был ученым, затворником, очень образованным и уравновешенным, следовательно, он был мало способен извлекать из своего пессимистического учения выводы, требовавшие чрезвычайных и срочных мер. В общем его учение могло быть воспринято московскими сторонниками старой веры только чисто рассудочно, в Москве оно не могло служить таким призывом к активному действию, каким оно могло стать в других местах. В столице рассчитывали на царя, более, как казалось, осведомленного, на будущий собор; желали мира и примирения путем возврата к прежним обычаям и избегали пока что крайних решений.

На Соловках смерть архимандрита Илии в 1659 г. придала некоторую смелость приверженцам Никона. Новый избранник Варфоломей, вступивший в должность в сентябре или октябре 1660 г.[1110], был человеком без твердых убеждений, следовательно, покорный властям. 22 октября монастырский собор постановил отныне выполнять церковную службу в точном соответствии с установленными словами богослужения и по исправленным книгам. Очень вероятно, что это постановление не было выполнено, ибо в начале января 1663 г. Варфоломей счел своей обязанностью настоять на его выполнении. В этот день дьякон Нил при всем народе обвинил его вместе со всем старшим духовенством, сказав: «Ты еретик, поп Геронтий обучил тебя этой ереси, также как Арсений Грек обучил ей патриарха Никона, а Никон – царя»[1111]. Вскоре после этого, 12 января, Варфоломей был вызван в Москву, покинул монастырь, предоставив заботу о выполнении богослужения уставщику, тому же Геронтию. И сейчас же, с той же силой, что и раньше, поднялось волнение. 7 февраля во время обедни разразился скандал, так как дьякон читал Евангелие на непокрытом аналое, без свечей, а затем пономарь не снял с престола просфоры. Был еще и другой спор: с какой стороны престола должен был причащаться священник? Наконец, Варфоломей вернулся из Москвы, изгнанный оттуда неблагоприятной для него атмосферой; 16 февраля 1663 года священники и дьяконы монастыря собрались под его председательством и все вместе обязались положить конец препирательствам и взаимным обличениям и под страхом епитимьи не принимать и не вводить «никакого нового обряда»[1112]. Таким образом, вернулись к прежнему положению 1658 года: сам Варфоломей сделался верным исполнителем старых обрядов. Подтверждалось, что Соловки стали оплотом старого благочестия. Москва, между прочим, не проявляла никакого недовольства по этому поводу: царю чрезвычайно нужны были денежные пособия от богатого монастыря. В сентябре он потребовал у монастыря 50 000 рублей в качестве займа для продолжения войны «с латинянами»[1113].

Соловки не хранили истину только для себя. Через посредство своих подворий и угодий на материке и благодаря многочисленным паломникам, которым он оказывал каждое лето гостеприимство, этот большой монастырь, расположенный на островах Белого моря, был в постоянных сношениях со скитами, деревнями и городами громадного Поморья, начиная с Кольского полуострова на западе до далекой Печоры на востоке и вплоть до торговой Вологды на юге. Повсюду он был в почете как хранитель традиций святых Зосимы и Савватия и святого митрополита Филиппа; библиотека монастыря считалась знаменитой. Со времени Илии и первых тревожных событий соловецкие монахи ходили повсюду, проповедуя старую веру в рыбацких поселках Крайнего Севера, безразлично, зависели ли они от монастыря, или нет; ходили они и в бедные Онежские приходы, и в лесные скиты, где каждое новшество отвергалось, где все, что появлялось из Москвы, принималось с недоверием, где лишения, уединение, опасности среди первобытной природы закаляли людей, придавая им гордый, независимый характер, делая их безразличными к земным благам, устремляя их помышление к конечным судьбам. То, что царская церковь впала в заблуждение и была лишена милости Божией, что необходимо было избегать ее священников, ее книг, ее таинств, что царство антихриста было близко, – все эти катастрофические сообщения волновали и заботили их в силу самих обстоятельств. Уходя на промыслы, охоту или рыбную ловлю, во время весенней распутицы или просто из-за громадных расстояний и трудности пу тешествия они были вынуждены обходиться без священника и удовлетворяться домашней службой или пением в часовне под руководством старика-наставника. Не эти ли области царь имел в виду, когда писал в 1660 году: «Ведомо нам, великому государю, учинилось: есть некие, именуются всуе православные християна, (…) без покаяния всегда пребывают, отцов духовных у себя николи не имеют (…) и многие в совершенных летех, в тридесят, и в четыредесят, и в пятьдесят и выше, а иные долготерпением Божиим и до старости дошли, а к покаянию еще не пришли (…) а когда таковые в болезнех телесне и впадут, и тогда они, боящеся Бога, хотяще, дабы их у церкве погребли, и таковых неволное покаяние при смерти вмале приятно Богу»[1114].

Здесь, в Палеостровском монастыре, на одном из островов Онежского озера, уже в то время был заключен епископ Павел, и память о нем держалась в монастыре как о первом мученике, пострадавшем за старую веру[1115].

В 1657 году монах Епифаний, после двенадцатилетнего пребывания на Соловках, решил пойти проповедовать против новшеств; он получил на это благословение своего духовника и келейника; кроме того, получил книги и все необходимое, чтобы вести странническую и отшельническую жизнь, а также медный образ Божией Матери с Младенцем Христом; потом он, прося милостыню по дороге, пошел на Суну – реку, находившуюся в 400 верстах от монастыря.

На одном из островов этой реки, в 12 верстах к северо-западу от Онежского озера жил с 1640 года святой человек по имени Кирилл. Это был крестьянин Сунского прихода, ставший монахом в монастыре близ Олонца и затем живший в десятках разных монастырей и, наконец, нашедший себе покой в своей родной стране[1116]. Он построил себе избу, чтобы принимать паломников. У него был мельничный жернов, которым он пользовался, чтобы питаться самому и давать подаяние неимущим; остаток времени он проводил в молитве, созерцании, посте и пении псалмов. В 12 верстах от него находилась деревенька, где жили еще его отец и зять. Для исповеди он ходил далеко на юг, в монастырь св. Александра Свирского, близ Олонца около Ладоги. Это было целое путешествие через озера, леса, пороги и предательские трясины.

Епифаний устроился под его руководством, ибо Кириллу шел пятидесятый год, он стал жить в покинутой избе, про которую говорили, что в ней «нечисто», затем, будучи искусным плотником, он построил себе поблизости другую, и оба отшельника зажили дружно, рассказывая друг другу свои видения, вместе получая милостыню и раздавая ее, так как было много посещавших их, болящих плотью и духом. Они взаимно помогали друг другу в работе: Епифаний делал кресты, взамен чего ему приносили рожь и деньги[1117].

Таков был один из скитов, которых было так много в Западном Поморье.

Недалеко от Суны, на Водле, обосновался на короткое время необычайный странник по имени Корнилий. Юный крестьянин из Тотьмы, с северо-востока Вологодской области, Конон после смерти своих родителей решил, будучи пятнадцатилетним юношей, оставить все имущество и посвятить себя служению Богу: случайно встретившиеся ему на пути монахи направили его в скит к Капитону. После длительного преклонения перед подвижничеством и ангельской жизнью этого необычайного аскета – основателя данного скита, после чрезвычайно трудного искуса, он сделался послушником, а затем в монастыре св. Корнилия Комельского принял и монашество с именем Корнилия. Там он прожил 24 года. Затем снова начал паломничать по Святой Руси. В Москве еще он стал ризничим у патриарха Филарета, а затем хлебопеком у Иоасафа. В Новгороде он пек просфоры. Он с негодованием следил за развитием никоновских нововведений. Еще будучи в Москве, во время патриаршества Иосифа, он выполнял какую-то должность по монастырскому надзору. Позднее, когда он увидал, что новшества победили, он покинул столицу и отправился проповедовать старую веру на Севере и на Западе. Он добрался до Пудожа в Поморье, где было много друзей истинной веры. По их совету он ушел на Водлу. Небольшой грот, образованный скалами, стена из бревен как заграждение у входа, глиняная крыша – таково было его жилище. Верующие приносили ему питание и приходили слушать его поучения[1118].

В Андоме жил другой праведный человек по имени Евфросин: несмотря на то, что он взял на себя обет молчания, – у него были ученики[1119]. Естественно, что Епифаний, Кирилл, Корнилий и Евфросин знали друг друга. Они поддерживали друг друга в верности старой вере, в сопротивлении ереси, в ожидании Страшного суда. Насыщенная духовная жизнь оживляла эти заброшенные области, эти озера и леса, где порой обретали для пропитания только болотный мох или сосновую кору. Крепкая вера достигала окружающих деревушек и шла даже дальше вплоть до монастырей официальной церкви.