Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

IV

После ухода Никона – хаос. Нерешительность царя. Характеристика старой веры

Удаление Никона сразу же ставило два вопроса. Будут ли его реформы продолжать существовать? Как будет обеспечено управление церковью?

Второй вопрос был бы легко разрешен, если бы сам Никон его не усложнил. Владыка, сложивший с себя свои обязанности, удалился в Новый Иерусалим в великолепный Воскресенский монастырь, выстроенный им для себя на Истре, в 60 километрах от Москвы и расположенный в чудесной живописной местности; монастырь этот был богато наделен царскими щедротами. Отсюда, торопя сооружение величественного храма, возводимого по образцу Храма Гроба Господня, Никон в то же время продолжал следить за событиями, одновременно изводя царя протестами и указаниями. Оставив выполнение своих обязанностей, он все еще претендовал на титул и на прерогативы патриарха[1068]. В Москве Питирим, митрополит Крутицкий, с некоторой робостью выполнял функции патриарха, не имея на это настоящих полномочий[1069]. Это был благочестивый иерарх, миролюбивый, умеренный в своих воззрениях; впрочем, человек без всякого веса. Фактически, церковь была без главы.

Неронов вернулся в Москву и поселился в своем доме при Казанском соборе, который сохранил ему его сын Феофилакт; он играл теперь роль примирителя, роль, выпавшую когда-то на долю Стефана. Он счел своим долгом положить конец создавшемуся положению. Зная, что 22 октября был день праздника Казанской иконы Божией Матери и что царь, как обычно, будет присутствовать на богослужении в соборе, он составил большую челобитную, чтобы, пользуясь этим случаем, передать ее царю. Он описывал ему вдовствующее состояние церкви, остававшейся без главы в продолжение 15 месяцев; он представлял увеличившиеся распри и говорил ему о Божием гневе, проявившемся в неудачах шведской войны. Он просил царя созвать собор, чтобы вернуть душам мир, а стране благоденствие: «Даруй нам, – писал он, – пастыря, способного придать силу вере. Даруй нам наставника кроткого и смиренного сердцем (…) Не вводителя новшеств, но укротителя страстей». Наконец, не называя кандидата, он перечислял, согласно Св. Писанию и канонам, добродетели, требуемые от верховного владыки: знания, добрые обычаи, жизнь такую, чтобы нравы не расходились со словами, отсутствие гордыни: «Все владыки равны между собой, а патриарх не глава епископов, но епископ, занимающий лишь первое место, старший брат своих братьев».

В самый день праздника, после обедни, Неронов незаметно вложил в правую руку царя часть свитка, на котором была написана эта челобитная, и начал заклинать его со слезами, напоминая ему о неправедном судье и докучливой вдове (Лк. 18: 1–8), о том, чтобы он умиротворил церковь и защитил ее от противника; затем, вложив весь свиток в руку царя, он добавил: «Прочти его два-три раза, затем передай его царице и царевнам. Но пока ты не дашь делу хода, умоляю тебя, чтобы никто об этом ничего не знал»[1070].

Собор был действительно необходим. Сначала царь повелел собрать все свидетельства относительно обстоятельств ухода Никона, затем, в январе 1660 г. он созвал собор. Добрых полгода, с 16 февраля до 14 августа, проходили соборные присутствия. После очень добросовестного рассмотрения всего дела и после совещания с тремя греческими иерархами, бывшими в Москве, было признано, что патриарх, произвольно оставивший свой престол, должен считаться лишенным даже епископства, и что можно и должно принять меры для его заместительства[1071]. Приговор был единодушным, он клал конец вопросу, он мог вернуть спокойствие, однако царь не решался привести его в исполнение. Никон все еще внушал ему уважение. Хаос продолжался. Когда архиепископ Симеон прибыл из Тобольска в январе 1661 г., ему не к кому было обратиться. «Нет никого, кому можно было бы отдать отчет». В Москве нет патриарха[1072].

На следующий год Никон, который, очевидно, не смог привыкнуть к своей опале, решил пойти на новое скандальное дело. Он уже и раньше сильно жаловался царю, что без него рукополагали епископов, архимандритов, настоятелей и священников, теперь в письме, полном угроз, он оставлял за собой право быть единственным законным главой церкви, признаваемым всеми митрополитами[1073]. В воскресение Недели Православия, 16 февраля 1662 г., он решился на большее: он произнес гневную анафему против своего заместителя, митрополита Питирима за то, что тот шел во главе крестного хода в Вербное воскресенье, далее за рукоположение в епископа Мстиславского Мефодия и, наконец, за произнесение против него, Никона, бранных слов. Поневоле царю пришлось спросить совета у иерархов относительно действенности этой анафемы; все отрицали ее действенность[1074]. Паисий Лигарид, недавно прибывший грек, Газский митрополит в Палестине, даже пристыдил царя за его нерешительность. «Русь, – писал он, – является позорищем на показ всему миру, и все народы ждут разрешения этой трагикомедии». Вслед за этим он предложил ему свои услуги, чтобы написать по-гречески константинопольскому патриарху[1075]. Это новое дело долгие месяцы волновало общественное мнение[1076].

Между Никоном и Лигаридом завязалась полемика. Боярин Симеон Стрешнев, дядя царя по матери, который, как говорили, научил своего пса подражать своими передними лапами благословению, даваемому обеими руками Никоном[1077], и за это был отлучен от церкви, представил Лигариду список из 30 вопросов, касающихся Никона, и так как они были внушены царем, то Лигарид ответил на них без промедления 15 августа[1078]. Его памфлет распространился по Москве, и ловкий ливанец, умевший и писать, и говорить властно, сделался на некоторое время кремлевским оракулом в церковной политике.

26 ноября Лигарид провел весь день в беседе с царем, с его новым духовником Лукьяном и боярами[1079]. Без сомнения, он изложил еще раз свою точку зрения: ввиду того, что русские не могли решить вопрос своими собственными средствами, необходимо обратиться к восточным патриархам и созвать под их председательством большой собор. 21 декабря это решение взяло верх, и на следующий же день четырем патриархам были разосланы приглашения; они были посланы патриархам Константинопольскому, Александрийскому, Иерусалимскому и Антиохийскому, также как и Паисию, предыдущему патриарху Великой Константинопольской Церкви; одновременно каждому из них на это было ассигновано по 300 золотых[1080]. Сейчас же начались подготовительные работы; была составлена комиссия из Ионы Ростовского, Илариона Рязанского и четырех светских лиц. Боярину Петру Салтыкову было поручено расследовать, как Никон расходовал хозяйственные суммы[1081]. Деяния Собора 1660 г. были переданы на рассмотрение Лигарида, который не только признал их действительными, но и очень лестно отозвался по их поводу при царе и епископах[1082]. Поэтому 18 июля 1663 г. Лигарид и Иосиф, архиепископ Астраханский, направились к Никону, чтобы объявить ему запрет отправлять хотя бы какую бы то ни было епископскую функцию, но Никон тогда же не признал этого приговора и очень плохо принял послов.

23 июля, когда они вернулись с письмом, подписанным семью иерархами, он чрезвычайно разгневался и обозвал Лигарида «Иудой», «собакой», «разбойником». В своих письмах он продолжал осыпать его бранью[1083]. Вскоре он закончил свой ответ на вопросы, поставленные Стрешневым, а также и на положения Лигарида. Получился громадный трактат в 955 листов, в котором он не признавал за собой никакой вины, часто извращал истину, излагал прямолинейным образом теорию, которую он старался применять во время своего патриаршества: священство, говорил он, непосредственно исходит от Бога и, следовательно, стоит бесконечно выше, чем светская власть[1084]; обзывал несколько раз царя врагом Божиим, а бояр и епископов – антихристами. Устранившись от власти, Никон, как это часто бывает с надменными людьми, потерял всякое чувство меры, всякое психологическое чутье, всякое ощущение того, что он ставит себя в смешное положение, всякое осознание значения своего дела, так же как и всякое представление о благе церкви.

В начале 1664 г., как и в 1658 г., церковь не имела главы. Вопрос был решен только принципиально и ждал окончательного решения будущего собора, фактически же все стояло на мертвой точке. И, естественно, обвинения, которые бросали друг другу Никон, иерархи, Лигарид, бояре, равно как и низкие ухищрения, которым предавалась стая окружавших их клевретов, не способствовали поднятию дисциплины. «Духовенство во всем небрежно, все они пьют и напиваются; в монастырях архимандриты и игумены пиршествуют и приглашают иностранцев (…) никто не помышляет о молитве…»[1085]. Эти слова, сказанные Никоном в 1659 г., с каждым годом оправдывались жизнью все больше и больше. Бывший патриарх как будто забыл свои новшества, черпая аргументы в свою защиту в арсенале своих противников! В свою очередь, и он называл православных епископов антихристами, отвергал приговоры, вынесенные ему, взывал к сновидениям, видениям и указывал, что моровая язва и неудачные войны являются следствием ослушания его власти. Он шел и еще дальше, принимаясь даже непосредственно за царя.