Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

Что же впереди? А впереди — на целые годы — изнуряющие приступы болезни и существование на грани нищеты. Ну что ж, что уготовано судьбой, то и прими. Сумеешь преодолеть — твое счастье, не сумеешь — не ропщи.

Мир не без добрых людей, друзья помогли купить избу в деревушке на Волге. Когда-то давным-давно она звалась Стариково Устье, стояла у самого впадения Дёржи в Волгу, а в километре вверх было Новое Устье, обе деревни в войну сгорели начисто, после войны в каждой поставили по пятку изб, и словно бы от этого укоротились их названия, деревни звались Устье и Новая. (Я свою поименовал Усть-Дёржа.) В радиусе трех-четырех километров были еще Мозгово, Саблино, Никифоровское и Столипино. Этот вот пятачок приволжской земли и стал моим миром на несколько лет. Мне, словно бы моряку, всю жизнь проведшему в плавании, вместо моря дали склянку морской воды и сказали: «Ну и что же, что склянка, и в капле можно увидеть море, если долго и внимательно разглядывать ее. Попытайся».

23 ноября 1984 года

Полночь. Не спится. Несколько часов назад возвратились из Пскова. Ездили с женой на премьеру «Земли русской». Прошла, кажется, успешно. Но были и замечания в том смысле, что надо бы показать современную деревню. Звучит все-таки странно: 30—40 лет, только что прожитые нами, — несовременно. Чушь какая-то: своя собственная жизнь для нас несовременность. Дело тут в том, что некоторые деятели привыкают воспринимать жизнь как «задачи и положения, вытекающие из…». Получается, что очередная задача — современность, а вчерашняя и позавчерашняя — уже прошлое. Так современность сужается до самого короткого отрывка времени — очередной установки. Мыслим текущим днем и не оглядываемся на вчера. Эта укороченность сильно мешает аналитической работе ума.

После премьеры сказал секретарю обкома о своем желании передать авторский гонорар за пьесу на строительство культурного центра в Борках. Секретарь поддержал и сказал, что делу дадим ход.

26 ноября 1984 года

Усть-Дёржа… Светлое и печальное время мое… Если к душе человеческой применимо философское выражение «качественный скачок», то именно здесь свершился переход ее в новое состояние.

Опять напрашивается сравнение. Уподобим свою жизнь поезду. Поезд мчится, мы глядим из окна на поля, на леса, на деревни и города, с разной скоростью — в зависимости от расстояния — мелькающие, уплывающие, маячащие в мареве далей, на остановках сходим, о чем-то спрашиваем, что-то делаем и едем дальше, зная, что остановок впереди еще много, сколько точно, не знаем, но — много, и продолжаем разглядывать землю из окна, сопоставляя и размышляя, и настолько привыкаем к состоянию движения, что забываем приготовить себя на тот случай, если вдруг придется сойти с поезда. И это «вдруг» неожиданно наступило. Поезд ушел, мы остались. И никто нам не скажет, будет ли другой и, если будет, сядем ли в него, поедем ли дальше, может, помашем вслед рукою, тоскуя и завидуя. Вот тут, на непредвиденной остановке, томясь неизвестностью, мы и почувствуем, как душа наша начнет переходить в иное состояние, совершенно новое, непонятное, и начнем прислушиваться, вглядываться, радуясь и тревожась, во все, что происходит в нас и вокруг нас. Но до этого нам придется испытать отрешенность от всего и вся, душа наша словно бы замерла, захлопнулась, не способная ни впитывать новое, ни возвращать старое, и мы почувствуем странную пустоту, такую, словно бы вынули из нас содержимое, оставив лишь оболочку, которую усилием воли надо зачем-то таскать по земле. Сколько продлится такая «замороженность», зависит от многого: от собственной натуры, от места, от времени, от того, кто рядом, наконец, от прошлого. Потом наступит оживление. Душа, словно высохшая губка, начнет впитывать, наполняться, расти, и через какое-то время почувствуем, что она иная, не та, что носили в себе до этого.

Все это мне предстояло испытать в Усть-Дёрже. Мой поезд ушел, я высадился на волжском берегу, полупустынном, с незапаханными траншеями, с незарубцевавшейся скорбью постаревших солдаток, с выпирающей отовсюду бедностью и изумительной красотой. Красота земли первой каплей упадет на засохшую губку-душу, и душа вздрогнет от оживляющей влаги и приготовится впитать и чужую скорбь, и бедность, и надежды.

Я и сейчас, спустя двенадцать лет, с трудом нахожу слова, чтобы объяснить вам, что делает с человеком природа в критических ситуациях. Литература дала тысячи описаний врачующего воздействия природы на душу человеческую, но природа никогда не повторяет однажды свершенного, а всякий раз для всякой болезной души находит свой способ и средство, и в этом отношении она — неиссякаемый творец.

28 ноября 1984 года

Вчера ездили с директором совхоза в райисполком, передал председателю дарственную, он сказал: рассмотрим и дадим ход. Договорились привлечь к проектированию музея и галереи молодых архитекторов.

Черт, как непросто жить в двух настроениях: воспоминания требуют тишины и сосредоточенности, отрешения от дня сегодняшнего, а живое дело уводит от стола в повседневную суету, мысль обрывается, и потом подолгу приходится будить мозг, а он, настроенный на заботу о деле, никак не хочет «пробуждаться в прошлое».

А впрочем, так ли уж хороша «мемуарная» форма? Получается, что вроде бы и не живет автор, замер, недвижим, а мемуары пишутся годами, так неужто он и гостей не принимает и на люди не выходит? Не бывает такого. Человек, пока жив, живет полнокровно, стало быть, и этот отрывок его жизни есть мемуарная страница.

* * *

Была весна. На Волге шел ледоход. Взбурлилась и Дёржа. Маленькая, тихая речонка превратилась в свирепый поток, вымывавший из береговой кручи глыбы известняка, гнавший льдины, бревна, коряги в низовье с такой силой, что непролазные ивовые заросли на старице лежали постелью. Казалось, лоза уже ни за что не поднимется: кусты завалило кучами тростниковой крошки, ила и водорослей. Но вот спала вода, солнце пригрело землю — и из-под наносов пробились тысячи новых побегов, остров и берега старицы покрылись зеленой щетиной, которая отрастала с такой быстротой, что к прилету соловьев снова стала непролазной, как будто и не бушевала над лозой свирепая сила воды.

Пробуждающаяся от зимнего сна природа, ярое солнце на чистом небе, дышащая паром и ожидающая семян земля и отрешенный от мира человек — могли ли они существовать каждый в своем состоянии? Нет, человеку не устоять. Как бы ни угнетена была его душа, а коснется и ее оживляющий сок земли, отворит глаза и уши, разбудит увянувшую мысль. И мысль, свободная от служебных, житейских и прочих забот, устремится к постижению природы.

Ничего похожего не было в моей жизни, а ведь вся она, можно сказать, прошла среди лугов и нив, у вод и