Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

изменившим привычный ход деревенской жизни, была уходящая со двора корова. Трудно она уходила, на целых три года растянулся уход четырех коров. Первая продала тетка Надя, одинокая солдатка (две дочки замужем и живут вдалеке): сено косить трудно, молоко есть некому. За ней — дед Мишка с бабой Аксиньей, по той же причине. На второй год Николай Иванович вывел. У этого все было сложнее. Сам с женой еще молодые, чуть за сорок перевалило, двое детей-школьников, они в городской школе учились, хозяйство держалось на матери и было оставлено сыну исправное. Став хозяином, он какое-то время блюл порядок, но чем дальше, тем больше обнаруживалась неспособность семьи к крестьянствованию. И сам неохоч до скотины, и жена, взятая из города, не прикипела к деревне, и дочка с сыном не обнаруживали желания к труду на земле. А тут еще укрупнили бригаду, Николая Ивановича освободили от бригадиров, он сколько-то поработал полеводом — заработки никудышные, ходить на работу далеко, — ему предложили магазин в бригадном селе, и стали они с женой продавцами. Корова превратилась в помеху — продали. Потом — овец, поросенка зарезали и больше не покупали. Двери в хлев теперь не закрывались, ветром выдуло последние запахи скотины. Дом приобрел какой-то сирый вид. В конце концов семья перебралась в город, сам с полгода упрямился, жил как попало, пить стал, дом продал под дачу и уехал. Тяжко было видеть, как маялся человек, как противился неизбежному, и, видать, не смирился — каждую весну приезжал, бродил по берегу, по перелескам, понурый, неразговорчивый, потерявший былую общительность. Конец его был печален…

Последним продал корову Николай Федорович. Он был примак, хозяйство вела теща, а после ее смерти жена, болезненная, оглохшая еще в детстве, мучившаяся головными болями женщина. Он так и не стал в доме хозяином: сначала теща им помыкала, потом свояченицы, если и была в молодости к чему-то охота — заглохла, ни интереса, ни увлечений не обнаруживал, на тракториста выучился — бросил, работал, куда пошлют, год от году обрастая ленью и апатией. Совсем недавно дошел до меня слух, что Николай Федорович овдовел, как уж он теперь живет, не знаю. Если уедет, то — все, Усть-Дёржа кончилась, останутся одни дачники. Она повторит судьбу Саблина и Новой, которые еще при мне обезлюдели полностью. На очереди и Мозгово, хотя там два колхозных двора пока держатся.

8 декабря 1984 года

Так вот, первым симптомом приближающегося конца, как я говорил, был уход с подворья коровы, а за ней и другой скотины. Деревня сразу увяла, будто подрубили ей корни. Не успев понять умом, я почувствовал это увядание по лицам, по разговорам, по походке — все как-то поблекло, потеряло живость, поскучнело. Потом уже пойму, что произошло с людьми: у них не стало  г л а в н о й  з а б о т ы, той, которой жив крестьянин. А еще позже увижу  э т о  на многих знакомых мне стариках и старухах, увижу, как увянет моя родная тетка, продавшая корову, вспомню и свою мать, поневоле — после смерти отца — сбывшую скотину и потерянно бродившую по пустому двору. В человеке обрывался вековечный корень, и человек, освобожденный от заботы о своих кормилицах, терялся, увядал, на него разом наваливалась старческая немощь, он уже не преодолевал ее  о б я з а т е л ь н о с т ь ю  каждодневного ухода за скотиной, все обязанности его сводились теперь к заботе о самом себе, а этого слишком мало для поддержания жизненных сил. Кажется, парадокс — должно бы наоборот: чем больше остается времени на заботу о себе, тем лучше, тем дольше будешь жить, а вот же нет, не получается так, и лучше других это понимает крестьянин, несущий вековечное бремя заботы о скотине, о земле, о растении: в заботе о них его сила. Сила тела и души. Душа без такой заботы опустошается, и, чем бы образовавшуюся пустоту ни заполнял, все будет не то.

Литературные критики упрекают меня, будто я ратую за то, чтобы в деревне не было бескоровных: мол, живешь в деревне, так держи корову. Скорее всего, критики невнимательно прочитали мои писания. Я вообще не пишу о том, к а к  д о л ж н о  жить в деревне, я только исследую деревенскую жизнь, сравнивая то, что было, с тем, что есть, отыскивая в том и в другом целесообразное, лучшее для дела и для человека. Разумеется, в таком исследовании беспристрастным нельзя быть, и я не беспристрастен. Но пристрастие все же не равнозначно ратованию.

Нельзя сказать, что до Усть-Дёржи я не видел бескоровных, число их к тому времени подскочило так, что тревогу забили: за пятилетку по стране чуть ли не на четыре миллиона сократилось стадо коров. Причины, конечно, были уважительные: старики старели и, выпроводив детей в города, выводили скотину, а молодые при гарантированной денежной оплате резонно считали, что они вправе купить молоко в магазине, а не убивать молодость в хлеву. Так что, видеть-то я видел, но совсем не так, как в Усть-Дёрже. Раньше они были для меня категорией населения — «бескоровными», теперь — соседями, близко знаемыми и уважаемыми, по ним-то я и понял, что это совсем непросто — вывести скотину. Оказывается, освободиться от заботы — это не приобрести, а потерять. А потерю надо возместить, душа, как и матерь-природа наша, пустоты не терпит.

На своих соседях по Усть-Дёрже я и разглядел, как крестьянин пытается заполнить образовавшуюся пустоту. Дед Мишка с бабой Аксиньей вместо коровы завели козу с козлятами — заботы те же, но чуть полегче. Тут, можно сказать, особой потери не произошло. Тетка Надя в огород ударилась, всю заботу на землю перенесла: днями не вылезает из грядок, полет, пересаживает, воду с реки носит — поливает, а по весне о навозе переживает. На своем дворе навоза нет, идет в Новую, к сестрам Спиридоновым, договаривается с ними, устраивает толоку. Запал мне в голову один случай: стою с лопатой в руках и гляжу на свою сотку-шматок, думаю: идти навоз добывать или без навоза вскопать? Мимо тетка Надя идет, спрашивает, о чем я так задумался. Да вот, говорю, решаю… А она в ответ: «Ай, бросьте, не мучайтесь, много ли нам теперь надо…» И ведь убедила, не пошел я навоза искать. Но дня через два, гляжу, тетка Надя воз повезла, вот, думаю, старая, меня отговорила, а сама… «Ну что вы себя со мной равняете, — отвечает на мой укор, — у вас и без огорода забот хватает, а у меня — только то и есть».

Эти — все-таки старики, им уж из крестьянских забот не выбиться, не одно, так другое найдут, а вот с молодыми сложнее. О Николае Ивановиче я уже говорил: так и не нашел