Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

себя человек, кончилась жизнь трагедией. Второй, Николай Федорович, хоть и не шибко заботливый был, но все, как говорится, при деле. Вывел скотину — бока пролеживает. Как ни приду к нему — лежит на диване, смолит «Беломор» и «Крокодил» читает или телевизор смотрит. Это — в трезвые дни, но они выдавались реже и реже. Иногда, вижу, везут бедолагу на тракторе, вывалят из тележки, словно куль, — отлежится на земле, вползет в избу.

Такие вот бескоровные, как два моих Николая, более всего и встревожили меня. Неготовыми они оказались к освобождению от домашней заботы, не знают, куда время деть, потому что потребности их более чем скромны, к саморазвитию тяги нет, работа не увлекает, только часы отбывают — и остается вино, эту потребность развивать не надо.

9 декабря 1984 года

Тут я, пожалуй, опять на орехи заработаю от критиков — попрекнут патриархальщиной. Это уж как пить дать, начнешь новое со старым сравнивать и, не дай бог, сравнение окажется не в пользу нового — тотчас тебе и выдадут аттестацию: патриархальщик. А не возьмут себе труда подумать, что новое потому только и проигрывает, что не готовимся мы к нему, не предугадываем, и застает оно нас врасплох, голенькими. Но признаться в этом не хотим и хвалим во дне грядущем все подряд, чохом.

Сравнение, которое собираюсь провести, касается соотношения дома и службы. Оно, как вы увидите, прямо вытекает из того факта, который два дня назад, во сне, мозг мой облек в странную фразу: «Деревня как материк профессионального универсализма кончилась».

Полвека назад моя родная деревня Верховинино могла жить почти без связи с внешним миром. Мой отец, как и мужики-соседи, пахал, сеял, косил, плел лапти, делал кадки и бочки, сани и телегу, выделывал овчины, трепал лен; мать пряла, ткала, шила, выращивала огородное, доила корову, стригла овец, жала хлеб, лечила скотину; только хлеб возили молоть на мельницу да коня подковать водили в кузницу, которые в своей же деревне и были. Мои родители соответствовали званию крестьянина, которое как раз и подразумевало профессиональный универсализм. Он долгие годы был характерен и для колхозной деревни: любой мужчина, любая женщина могли делать любую работу — все они были по профессии крестьяне. Первое, самое значительное выделение из этой профессии произошло с приходом в деревню трактора — появился тракторист. Потом — счетовод. Потом — доярка, свинарка, птичница, конюх. Последние, впрочем, на первых порах еще не были профессией, их обязанности каждый мог исполнять. Счетовод же сразу стал профессией. Без агрономов и зоотехников тоже обходились: председатель и бригадиры сами справлялись, они же, в свою очередь, тоже не были незаменимыми. Но технический прогресс неумолимо требовал профессионализации. Год за годом, как весенняя льдина под солнцем, таял деревенский универсализм — и растаял целиком: ныне без специальной подготовки работают только на своем подворье — последнем островке универсализма.

Узкая профессионализация повлекла за собой отделение службы от дома. Получилось на фабрично-заводской манер: дом домом, служба службой, по дороге между ними человек переходит из одного качества в другое. В крестьянстве этого не было, крестьянин находился в одном состоянии и профессионально и психологически: поле и подворье были нерасторжимы, составляли продолжение одно другого. Теперь сельская женщина говорит: пошла на службу. Она оператор на птицефабрике или на молочной ферме или агроном, экономист, ветврач, воспитательница в детсаде, прораб и так далее, и ее служебная функция никаким концом, кроме зарплаты, не связана с тем, что она делает дома. Тоже и мужчина: поставил трактор, выключил сварочный агрегат, остановил токарный станок и пошел домой, скинул спецовку и — настраивайся на новую волну.

Если для фабрично-заводского рабочего это естественно, иного он и не знал, то для крестьянина — перелом всей его психологии. А психологический перелом требует времени, он всегда драматичен. Встает вопрос: а что же дома? Каков у человека интерес, в чем потребность? Конечно, есть категории работников, которые, как говорится, и дома не выключаются, чаще всего это управленцы, у них и день ненормирован и обязанности не «от» и «до» — за все в ответе, но число их невелико. Большинство же так: кончил службу — выключился. Если взять, к примеру, наш птицесовхоз, в котором все строго нормировано, то получается: рабочий находится в «выключенном» состоянии более 120 часов в неделю, разумное заполнение которых и есть новая для деревни проблема «дом — служба». К концу семидесятых годов она заявила о себе уже достаточно остро, но возникшие продовольственные затруднения и принятые по ним государственные меры несколько приглушили ее. Поощрение личного подсобного хозяйства, использование подворья как своего рода филиала общественной фермы повели к росту поголовья на своих дворах, и исчезнувшая было крестьянская забота снова поселилась в доме. Любопытно, как она возвращается и что возвращает человеку. В одном подмосковном совхозе, специализированном на выращивании племенных телок, многие рабочие откармливают по договорам в своих хлевках мясных бычков. Дирекция предложила брать и телочек. Желающие нашлись. Одна семья растила, растила да так привязалась, что попросила продать ее в личное пользование, и стала эта телочка коровой, а жизнь семьи — я слушал и хозяйку, и хозяина, и детей — наполнилась новым содержанием: то не знали, куда время деть, а теперь всем забота, общий интерес и дружность. Я тут ничего нового не открываю, всем это известно и понятно, и делаю упор на нематериальной стороне дела потому, что мы все еще озабочены только производством и не очень внимательны к вызревающим в этом производстве отношениям, к самому человеку.

Я сказал, что возвращение скотины на подворье приглушило проблему внеслужебного занятия, но не сняло ее целиком и не снимет, ибо будущее, надо полагать, не за подворьем. Я рассказывал о могилевском колхозе «Рассвет» имени Орловского, так вот там уже много лет своих коров не держат, молоко получают с общественных ферм — по два литра на трудодень. С пристрастием, расспрашивал я колхозников, на какие дела тратят они свободное время. Ну для молодых занятий достаточно: прекрасный культурно-спортивный комплекс, многие учатся, богатые личные библиотеки, общественная работа… Для стариков огородики под окнами… Словом, проблемы вроде бы особой и нет. Но как-то неуютно мне стало, когда председатель — помните, я приводил его слова — сказал: «А чему хорошему дети научатся в семье, скандалам, пьянкам?..» И грустное раздумье уловил я в словах секретаря парткома: «Знаете, я человек общительный, люблю быть на людях, но перестали у нас собираться. Бывало, каждый вечер на улице посиделки, а теперь все по домам, уткнутся в телевизор и сидят часами…»

Речь-то у нас не о развлечениях, которые в первую очередь выдвигаются, как только заговорим о свободном