Робеспьер - Эрве Лёверс

интересам в период войны и революции; так же, как и во время сентябрьских выборов 1792 г., он не представляет, чтобы республика могла возникнуть из политического плюрализма. Это убеждение важно для понимания ликвидации фракций в последующие месяцы.

Однако в данный момент Робеспьер не имеет полной определённости в своих обвинениях. Слева он не хочет ни ударить по Эберу, ни атаковать фронт кордельеров. Хотя движение "снисходительных" обретает форму, он не представляет, что дальше могло бы быть нужно взяться за Дантона. Вероятно, он в большей степени услышал его разоблачение антирелигиозных фарсов, чем его призыв "щадить человеческую кровь"; они ещё нуждаются друг в друге. 3 декабря (13 фримера) Робеспьер не скрывает перед якобинцами, что упрекал Дантона за его слишком долгую верность Дюмурье, затем жирондистам; тем не менее, он хвалит его энергию и его патриотизм. Он – враг "тиранов". С той же самой трибуны 14 декабря (24 фримера) Робеспьер защищает Камиля Демулена. Его единственная ошибка похожа на ошибку Дантона, говорит он, она в том, что он слишком поздно открыл глаза на измены Мирабо, Ламетов, Кюстина. Он мог ошибаться, но "он республиканец по влечению, из простого порыва своего сердца". Несколько дней спустя, не поддерживая его требование "комитета милосердия", Робеспьер, к тому же, рассматривает возможность учреждения института комиссаров, уполномоченных найти несправедливо заключённых в тюрьму патриотов…

7 января (18 нивоза) в помещении Якобинская клуба осязаемое напряжение. Робеспьер здесь, как и Дантон с Демуленом. Якобинцы настаивают, чтобы последний объяснился по поводу своего "Старого кордельера", в котором он защищал Филиппо, враждебного политике, проводимой в Вандее. Вероятно, осведомлённый о гневе клуба, депутат-журналист ведёт себя сдержанно и кажется извиняется. Гроза могла бы не разразиться. Чтобы разрядить обстановку Робеспьер пытается закрыть дебаты ироническим замечанием: "Я допускаю, что свобода обращается с Демуленом, как с легкомысленным ребёнком, имеющим счастливые способности, и введённым в заблуждение плохой компанией; но нужно потребовать от него, чтобы он доказал своё раскаяние во всём своём легкомыслии, покинув ту компанию, которая сбила его с пути". В ожидании, заключает он, сожжём его "Старый кордельер". Неоднократно звучит смех якобинцев. Но Камиль Демулен не хочет снисхождения такой ценой; гордый, он упрямится. Спор ожесточается и Робеспьер с резкостью бросает суровое замечание: "Поскольку он этого хочет, пусть он будет покрыт позором […]. Человек, который так крепко держится за свои вероломные статьи, быть может, больше, чем сбившийся с пути".

Тем не менее, на следующий день, 8 января (19 нивоза) Робеспьер всё ещё не решается позволить ударить по Камилю. На этот раз он хочет избежать того, чтобы клуб читал и обсуждал номер "Старого кордельера", который сделал своей мишенью Эбера. В этом конфликте между истинными республиканцами, Робеспьер претендует на роль арбитра; он не высказывается ни в пользу того, ни в пользу другого: "В моих глазах Камиль и Эбер одинаково неправы"[279]. Однако его обвинения в адрес фракций становятся более ясными и более решительными, сродни угрозе. "Иностранная партия направляет два рода клик, - утверждает он. - Они сговариваются, как разбойники в лесу. Те, кто обладают пылким умом и характером, склонным к преувеличениям, предлагают принимать ультрареволюционные меры; те, кто обладают более мягким и сдержанным умом, предлагают принимать citra* революционные меры. Они борются, но им безразлично, какая из партий одержит победу, так как или та, или другая система все равно погубит республику, и они тогда получат верный результат — роспуск Национального конвента"[280]. Робеспьер не хотел обвинять Эбера или Демулена и, чтобы уклониться от этого, он обвиняет Фабра д'Эглантина, патриотизм и честность которого вызывают у него подозрения. Он настаивает, чтобы последний пришёл объясниться перед Якобинским клубом.

Всё ещё могло бы объясняться вмешательством иностранной партии? Когда 10 января (21 нивоза), из Якобинского клуба исключают Демулена, Робеспьер вновь добивается его спасения, in extremis[281]. Нет, уверяет он, он не защищает его, но нужно остерегаться тех, кто хочет разделить республиканцев; он заканчивает, предлагая клубу "обсудить главную интригу" и расследовать "преступления британского правительства".

Дебаты о преступлениях англичан начаты. Но как они могли бы заставить умолкнуть другие дебаты, о политическом выборе действий? В Якобинском клубе, в Собрании и прессе они не прекращаются, только усиливаются и перерождаются в личную вражду. Несмотря на то, что Робеспьер хотел её избежать, война фракций началась.

Глава 20

Добродетель Брутов

Всячески прославляя современный ему век, Робеспьер проникнут классической культурой и восхищается Античностью; ему кажется, что она содержит столько примеров у Плутарха, Тита Ливия, Фукидида… Она обучает общественной добродетели, этому стремлению к бескорыстию, служению коллективным интересам, вплоть до самопожертвования; этой любви к законам, к родине, к равенству. Добродетель не является "личными добродетелями", но опирается на них.

Это Цицерон против Катилины. Это Катон против Цезаря. Это легендарный и суровый Луций Брут, изображённый Давидом; консул здесь, слева, на переднем плане полотна, с мрачным взглядом, разбитый казнью двух своих преступных сыновей, на которую он согласился из любви к Риму. Справа, мать смотрит на их тела, которые вносят в её дом; она заключает дочерей в свои объятия… Вскоре после смерти своего друга Камиля и его жены Люсиль, после согласия на их казнь, не представляет ли Робеспьер себя новым Брутом?

Добродетель – это также другой Брут, который, ради спасения республики, погубил себя убийством Цезаря. Сколько раз Робеспьер открывает своего Плутарха, читая в "Жизни Марка Брута", о его битвах, о его самоубийстве в финале?

Добродетель, Робеспьер говорит о ней в Конвенте, 7 мая 1794 г. (18 флореаля II года). Накануне ему исполнилось тридцать шесть лет.

"Духовный мир, еще значительно больше, чем мир физический, кажется полным контрастов и загадок. Природа говорит нам, что человек рожден для свободы, а опыт веков показывает нам, что человек раб; его права запечатлены в его сердце, а его унижение записано в истории; род человеческий почитает Катона и сгибается под игом Цезаря; потомство чтит добродетель Брута, но оно допускает, что она возможна только в истории древнего мира; в течение веков земля является уделом преступления и тирании; свобода