Робеспьер - Эрве Лёверс

образом, акцентирует внимание на необходимости защитить Революцию от ложных патриотов и иностранных агентов: "Я возвращаюсь к плану иностранных держав. Вот как они рассуждают. Объединим наши усилия, чтобы атаковать католический культ там, где оставленный им отпечаток ещё глубок, там, где философия меньше просветила народ. Здесь мы с успехом завербуем Вандею; здесь мы развернём всё могущество фанатизма; наконец мы отвратим энергию народа от свободы, и мы задушим энтузиазм в религиозных спорах". Доказательство производит ожидаемый эффект и, в день 8 декабря (18 фримера), Собрание "защищает от всех насилий и угроз, противоречащих свободе культов". Речь не идёт о том, чтобы установить религиозный мир любой ценой; он не касается неприсягнувших священников и эмигрантов, не влечёт новое открытие церквей. Текст имеет целью, если воспользоваться словами Робеспьера, только предложить "всем добрым гражданам, от имени родины, воздержаться от всяких теологических или чуждых великим интересам французского народа споров, чтобы способствовать всеми средствами торжеству республики на руинах её врагов". Член Конвента хочет успокоить разногласия, которые могут уже существовать и избежать новых.

Декрет содержит четвёртую статью, a priori достаточно странную. Не предусматривает ли он, что призыв к религиозному умиротворению будет прочитан, в коммунальных и секционных собраниях, в то же время что и ответ на манифест союзных королей против Республики? У обоих текстов один и тот же автор, Робеспьер, который напоминает в них, что всё связано. Для него, "фракции" возрождаются при поддержке Англии и Австрии, Питтов и Саксен-Кобургов; иностранные армии, крайние революционеры, умеренные революционеры, повстанцы воюющей Вандеи, Юга или Лиона, таким образом, будто бы являются только разными головами одной и той же контрреволюционной гидры.

"Дыхание иностранных фракций"

Никто из членов Конвента 1793 г. не мог анализировать с холодностью и трезвым взглядом с расстояния, характерным для историка, планы иностранных монархов, причины разногласий или происхождение внутренних волнений. Они – наследники политической культуры, замешанной на идее заговора, они в состоянии войны, они находятся в моменте революции, и даже не знают, смогут ли они спасти республику. Есть усталость и беспокойство, рождённые временем, на которое приходится спор, деятельность в комитетах, миссии в департаментах или на границах. Есть мрачная гордость при подсчёте смертей за родину: Лепелетье и Марат, но также Бай или Фабр из Эро. Есть неприятное ощущение при мысли о жирондистах, посланных на гильотину или находящихся в заключении, о стране, раздираемой гражданской войной. Безмятежности больше не существует, в Собрании атмосфера беспрестанно колеблется между воодушевлением, тревогой и гневом. Все те, кто противостоят им, на границах, в Вандее или на Юге обозначены как враги. В мучительной напряжённости общественной жизни как могли бы они также не бояться, что Англия, Пруссия или Австрия спровоцируют и поддержат внутренние беспорядки? К тому же, они это делают, даже если их маневры не достигают масштаба того ужасного заговора, который представляют себе члены Конвента. Для Робеспьера, как и для большей части членов Комитета общественного спасения и Конвента, навязчивые идеи, страх измены обозначают, прежде всего, опасную политическую неуверенность, а не паранойю.

Когда Фабр д'Эглантин утверждает, что раскрыл обширный заговор иностранцев, Комитет общественного спасения этому верит. Страх читается в двух речах Робеспьера о внешней ситуации Республики. Речь от 17 ноября (27 брюмера) часто вкратце цитировали тезисами, которые предназначены, чтобы заверить швейцарские кантоны и Соединённые Штаты в дружеских намерениях Франции. Но не является ли аргументация более интересной, чем цель? Робеспьер осуждает политические и территориальные амбиции Австрии, Испании и Англии, и напоминает о вселенских принципах Революции: "Мы боремся не за один народ, а за всю вселенную"[278]. Он уточняет свою мысль в ответе на манифест союзных королей против Республики (5 декабря-15 фримера), где он приписывает недавние атаки против церкви и религии иностранным агентам.

В Париже обвинения иностранцев усиливаются в течение нескольких недель. Уже 9 октября Робеспьер поддержал предложение Фабра д'Эглантина об аресте англичан, находящихся на территории Республики, и о временной конфискации их имущества. Неделю спустя он согласился с Сен-Жюстом, который, от имени Комитета общественного спасения, распространил эту меру на всех граждан из стран, находящихся в состоянии войны с Республикой (16 октября). В то время, как происходит атака на верования и культы, Робеспьер обвиняет не клуб Кордельеров, не Парижскую Коммуну, а поджигателей, подкупленных Питтом и Саксен-Кобургом. В Якобинском клубе он их называет: Проли, которого считают внебрачным сыном принца Кауница, драматург Дюбюиссон, торговцы Дефьё и Перейра, все включены в международную сеть (12 ноября 1793-1 фримера) – и близкие к Эберу и кордельерам; это имело значение. Именно после их разоблачения Робеспьер добивается начала голосования, направленного на чистку рядов в Якобинском клубе.

Даже если он добивается исключения из клуба тех, кого он считает честолюбцами, крайними или умеренными, самые сенсационные отводы касаются патриотов иностранного происхождения. В середине декабря его резкость достигает апогея в выпаде против члена Конвента Анахарсиса Клоотса, называемого "Друг рода человеческого". На трибуне Якобинского клуба, продолжая атаку, начатую Демуленом в его "Старом кордельере", Робеспьер распаляется по мере того, как излагает претензии: "Можем ли смотреть как на патриота на немецкого барона? – начинает он. – Можем ли мы смотреть как на санкюлота на человека, у которого больше ста тысяч ренты? Можем ли мы верить в республиканизм человека, который имеет дело только с банкирами, контрреволюционными врагами Франции? Нет, граждане, будем остерегаться иностранцев, которые хотят казаться ещё большими патриотами, чем сами французы". Клоотс не кто иной, как подстрекатель, продолжает он; "его экстравагантные мнения, настойчивость, с какой он говорит о всеобщей Республике, поощряя неистовство завоеваний, могли произвести тот же самый эффект, что и декламации и подстрекательские статьи Бриссо и Ланжюине". Он не кто иной, как замаскированный враг, ложный друг, который никогда не был с Горой: "Он всегда был внизу или вверху". Робеспьер требует его исключения из общества, а также исключения всех иностранцев, дворян и банкиров, которые ещё могли бы в нём находится. Это тотчас же исполнено.

Клоотс "внизу или вверху" Горы… Обвинение, оформившееся в декабре, напоминает, что, для Робеспьера, единственный путь, по которому нужно следовать, это указанный Горой. В Якобинском клубе он предостерегает: "Интриганы и иностранцы то выводят нас за пределы патриотизма, то хотят вернуть нас к принципам модерантизма" (16 декабря-26 фримера). Согласно ему, есть только один способ служить общественным