Птичий город за облаками - Энтони Дорр

дороге, идущей вдоль реки. В деревнях уже слышали о падении Города. Омир ведет девочку на веревке, со связанными руками, и каждому встречному рассказывает одно и то же: славная была победа, хвала султану, да продлит его дни Всевышний; он отправил меня домой с наградой. Никто на него не ругается, несмотря на уродство, и хотя многие поглядывают на грязный мешок у него за плечами, никто не спрашивает, что там. Кое-кто даже поздравляет и желает всех благ. Один возчик дает ему сыру, другой — корзину огурцов.

Скоро они приближаются к глубокому черному ущелью, где дорога становится совсем узкой и над быстрой рекой перекинут мост из бревен. По мосту проезжает телега, потом еще одна; две женщины гонят на базар гусей. Омир слушает, как шумит река далеко внизу, и вот уже мост остался позади.

В сумерках они проходят через деревню, где родился Омир. Немного не дойдя до дома, он сходит с дороги и ведет девочку к утесу над рекой. Они останавливаются под раскидистыми ветвями тиса с дуплом в полствола.

— Дети говорят, что это дерево старше первых людей и что в самые темные ночи под ним пляшут духи умерших.

Дерево размахивает тысячей веток в лунном свете. Девочка настороженно смотрит на Омира. Он показывает вверх, в крону, потом тычет пальцем в мешок, который девочка прижимает к груди. Снимает с себя плащ из бычьей шкуры и расстилает на земле.

— То, что ты несешь, здесь будет в сохранности. Дождь не намочит, никто и близко не подойдет.

Девочка все смотрит, лунные тени пробегают у нее по лицу, Омир уже решает, что она не поняла, о чем он говорит, и тут она протягивает ему мешок. Он заворачивает мешок в свой плащ, карабкается на дерево, втискивается в дупло и заталкивает сверток поглубже.

— Здесь его никто не тронет.

Девочка глядит на него снизу вверх, запрокинув голову.

Он рисует в воздухе круг:

— Мы потом за ним вернемся.

Когда они снова выходят на дорогу, девочка сама подставляет руки, и Омир ее связывает. Река громко шумит, и при свете звезд хвоя на соснах как будто светится. Дальше каждый шаг Омиру знаком, знакомы шум и плеск воды в реке. У поворота на тропу, что ведет к лощине, Омир оглядывается на свою спутницу: худенькая, замурзанная, вся в царапинах, ежится в рваном платьишке. Всю мою жизнь, думает Омир, самые лучшие товарищи не могут говорить со мной на одном языке.

Глава двадцать первая

Супермагическая ультрамогущественная книга обо всем на свете

Антоний Диоген, «Заоблачный Кукушгород», лист Φ

…когда заглянул я [в книгу], почудилось мне, будто я склонился над краем волшебного колодца. Раскинулись по ней и небо, и земля, и все страны, и все звери земные, а [посередине?]…

…увидел я города, полные огней и садов, услышал далекую музыку и пение. В одном городе увидел я свадьбу, девушек в многоцветных одеждах и юношей с золотыми мечами…

…плясали…

…и сердце мое [возрадовалось?]. Но вот перевернул я [страницу?] и увидел темные пылающие города, где люди сгорали заживо на собственном поле, и рабов гнали в цепях, и собаки глодали трупы, и младенцев сбрасывали с городской стены на острые колья, и когда я прислушался, услышал вопли и плач. И так я переворачивал страницу то туда, то сюда…

…красота и уродство…

…пляски и смерть…

…[не под силу]…

…я испугался…

Лейкпортская публичная библиотека

20 февраля 2020 г.

18:39

Зено

Дети сидят в закутке за стеллажами, держа сценарий на коленках: Кристофер Ди с чуть прищуренными голубыми глазами и очаровательной привычкой кривить губы; Алекс Гесс, крепыш с львиной гривой и неожиданно высоким шелковым голосом, который носит спортивные шорты в любую погоду и не замечает никаких невзгод, кроме голода; Натали, у которой на шее болтаются розовые наушники и которая удивительно тонко чувствует древнегреческий; Оливия Отт с коротенькой челочкой, умная до ужаса, в платье из разноцветных лоскутков, над которым она столько трудилась; и рыжая тощая Рейчел, что лежит на животе на ковре, в окружении декораций и всяческого реквизита, и ведет карандашом по строчкам пьесы, которые читают актеры.

— На одной стороне пляски, на другой смерть, — шепчет Алекс, делая вид, будто листает книгу. — Страница за страницей, страница за страницей…

Дети знают. Они знают, что внизу кто-то есть; знают, что им грозит опасность. До чего они храбрые, невероятно храбрые — читают шепотом пьесу, затаившись за стеллажами, стараются хоть ненадолго вырваться из ловушки.

Но им давно пора по домам. Кажется, вечность прошла с той минуты, как Шариф крикнул с первого этажа, что отнесет рюкзак в полицию. С тех пор снизу не доносилось ни звука; Марианна не принесла пиццу; никто не объявил в мегафон, что опасность миновала.

Зено встает, и ногу простреливает болью.

— Дочитай книгу до конца, воронишка, — шепчет богиня-Оливия, — и узнаешь тайны богов. Ты сможешь стать орлом или мудрой сильной совой, будешь свободен от желаний и смерти.

Надо было сказать Рексу, что он его любит. Надо было сказать об этом в Лагере номер пять, сказать об этом в Лондоне, надо было рассказать Хиллари, и миссис Бойдстен, и всем женщинам, с которыми он скрепя сердце ходил на свидания. Надо было не бояться рисковать. Вся жизнь ушла на то, чтобы принять самого себя, и он с удивлением понимает, что не попросил бы для себя еще хоть один год, хоть один месяц: восьмидесяти шести лет достаточно. За жизнь у человека скапливается столько воспоминаний… Мозг постоянно их перебирает, взвешивает последствия, отгораживается от боли, и все-таки даже в таком возрасте ты тащишь за собой громадный мешок с воспоминаниями, груз размером с континент. В конце концов приходит время избавить мир от всего этого.

Рейчел машет рукой, шепчет:

— Стоп! — и встряхивает сценарий. — Мистер Нинис! Вот эти два листа, где целая куча пропусков, про дикий лук и про пляски? По-моему, они у нас не в том месте. Это все происходит не в Заоблачном Кукушгороде, а опять в Аркадии.

— Чего? — спрашивает Алекс. — Это ты о чем?

— Тихо! — шепчет Зено. — Пожалуйста, тише!

— Я про племянницу, — шепчет Рейчел. — Мы совсем про нее забыли. Мистер Нинис же сказал — самое главное, что история была придумана для кого-то, чтобы ее по кусочкам отправляли куда-то далеко умирающей девочке, — зачем бы тогда Аитон выбрал остаться среди звезд и