Полка. О главных книгах русской литературы (тома III, IV) - Станислав Львовский

так. Одни видят здесь сложную отсылку к «Парцифалю» Вольфрама фон Эшенбаха[545]: в этом романе есть рыцарь Орилус де Лаландер, а святой Грааль предстаёт священным камнем (этим, возможно, объясняется выбор имени Пьер, то есть Пётр[546]). Другие считают, что Набоков позаимствовал фамилию из беловой рукописи «Евгения Онегина»: «Прочёл он Гердера, Руссо, / Лаланда, Гиббона, Шамфора…»[547] Пушкин имел в виду Жозефа Жерома Лефрансуа де Лаланда – французского астронома и основателя масонской ложи Девяти Сестёр (то есть девяти муз) Великой французской революции. Наконец, третий возможный источник – роман Алданова «Бегство»: Лаланд выведен в нём как легендарный персонаж, который говорил с Наполеоном о Боге и «из тщеславия ел пауков». Это крайне показательная деталь, учитывая, что паук, названный в романе «официальным другом заключённых», сопровождает Цинцинната с первой главы до девятнадцатой, в которой выясняется, что он был сделан из пружин и плюша.

Занятно, что Делаланд упоминается и в «Даре» – причём в сходном контексте. Фёдор Годунов-Чердынцев цитирует то же «Рассуждение о тенях», размышляя о загробном существовании:

Наиболее доступный для наших домоседных чувств образ будущего постижения окрестности, долженствующей раскрыться нам по распаде тела, это – освобождение духа из глазниц плоти и превращение наше в одно свободное сплошное око, зараз видящее все стороны света, или, иначе говоря: сверхчувственное прозрение мира при нашем внутреннем участии.

Следовательно, по Набокову, смерть – это не финал жизни, которого следует бояться, но освобождение от телесного бремени, которое откроет перед нами недостижимую здесь перспективу. Перейдя границу между «тут» и «там», мы сможем наблюдать мир с усиленной остротой и чуткостью – уже на правах всеведущих призраков.

Как устроено время в романе?

У главного героя, не подозревающего, сколько ему осталось жить, есть несколько способов следить за движением времени – и только один из них заслуживает доверия. Тюремные часы так же ненадёжны, как и всё, что окружает Цинцинната: «…Но вмешались часы, пробили одиннадцать, подумали и пробили ещё один раз». Это же относится и к бутафорской, как будто специально для узника изготовленной луне: «Луну уже убрали, и густые башни крепости сливались с тучами». Другое дело – «изумительно очиненный» карандаш, неизвестно кем вручённый узнику. Его длина убывает пропорционально дням, которые Цинциннат проводит в заключении: начав писать «длинным как жизнь любого человека» карандашом, в восьмой главе он орудует «карандашом, укоротившимся более чем на треть», а в девятнадцатой – заканчивает свою рукопись «карликовым карандашом». Таким образом, в «Приглашении» устанавливаются следующие структурно-тематические ряды: начало романа – начало манускрипта Цинцинната – длинный карандаш[548]; финал книги – конец дневника главного героя – короткий карандаш. Всё это только подчёркивает значение художественного опыта, который Цинциннат приобрёл в тюрьме, и позволяет считать его, по выражению Ходасевича, «творческий бред» своего рода текстом в тексте – как, скажем, стихи и прозу Фёдора Годунова-Чердынцева внутри «Дара».

Вера и Владимир Набоковы. Берлин, 1934 год. Фотография Николая Набокова[549]

Где и когда происходит действие «Приглашения на казнь»?

Как бы Набоков ни протестовал против попыток интерпретировать его роман с учётом политической ситуации в Европе 1930-х, совсем игнорировать исторический контекст, в котором писалось «Приглашение», было бы неправильно. Нацистский и коммунистический строй отображены в романе не буквально: это максимально деполитизированное сообщество буржуа с ограниченным кругозором, довольно равнодушных к партийной борьбе, искусству и технике. Вместе с тем жители города агрессивно настроены по отношению к чужакам и готовы писать доносы на всякого, кто кажется им непохожим. И хотя внешне карательный аппарат не выглядит устрашающе – особенно в сравнении с госорганами в СССР и нацистской Германии, – должностные лица ведут себя с подозреваемыми бесчеловечно: «В течение нескольких суток ему [Цинциннату] не давали спать, принуждали к быстрой бессмысленной болтовне, доводимой до опушки бреда, заставляли писать письма к различным предметам и явлениям природы, разыгрывать житейские сценки, а также подражать разным животным, ремёслам и недугам».

Кроме того, на связь созданного Набоковым мира с двумя тоталитарными странами указывают русская топонимика (Стропь, Тамарины Сады, Малые Пруды, Садовая, Притомск, Матюхинская, Телеграфная, Бригадирная), а также славянские и немецкие имена второстепенных героев романа: директора тюрьмы зовут Родриг Иванович, адвоката – Роман Виссарионович (отчество, отсылающее одновременно к Белинскому и Сталину), тюремщика – Родион, жену главного героя – Марфинька, её детей – Диомедон и Полина, дочь директора – Эммочка, палача – Пётр Петрович (в романе он фигурирует под балаганным псевдонимом м-сье Пьер). На их фоне особенно выделяются два латинских имени – Цинциннат и его мать Цецилия. Возможно, так Набоков разграничил живых персонажей и безжизненных кукол; тех, у кого в душе есть «последняя, верная, всё объясняющая и ото всего охраняющая точка», и «призраков, оборотней, пародии».

По-видимому, следует согласиться с Брайаном Бойдом, который так охарактеризовал географию книги: «не имеющий определённых границ мир с говорящим по-русски населением и центральноевропейской флорой». Прибавим, что оно принципиально ирреально, вымученно театрально, «наскоро сколочено и покрашено» и то и дело обнаруживает свою неполноценность.

Нойхаус (Йиндржихув-Градец) и озеро Вайгерзее (Вайгар). Южная Богемия, Чехия. Открытка начала XX века[550]

Так же условно можно ответить на вопрос о времени действия «Приглашения». Некоторые признаки указывают на отдалённое будущее, которое, впрочем, ничем не напоминает технологический блеск современных Набокову антиутопий. Аэродром, где содержится «почтенный, дряхлый, с рыжими, в пёстрых заплатах, крыльями самолёт», пребывает в запустении; товары по улице развозят «дряхлые, страшные лошади»; а на одной из фотографий изображена «умащённая летами правнучка последнего изобретателя». В этом тоже заключается полемика Набокова с писателями-алармистами, переживавшими о том, что прогресс сделает с человеческой душой. По его мнению, куда страшнее медленная деградация, упивающаяся собой «гемютность»[551] тихих европейских городков, распространившаяся на весь мир сонная Обломовка (Миргород, Глупов).

Зато можно сделать вполне определённые выводы о том, в каком месяце разворачиваются события книги. «Каникулам конец, вот и хочется ей пошалить», – объясняет беспокойное поведение Эммочки её мать-директорша. Учебный год традиционно начинается в сентябре – следовательно, Цинциннат сидит в крепости в августе.

Почему Цинцинната Ц. так зовут?

Первая, на поверхности лежащая ассоциация – имя римского консула-земледельца Луция Квинкция Цинцинната, известного своей кротостью. Эта черта, безусловно, присуща набоковскому герою, когда речь заходит о безответной любви к Марфиньке с её «кукольным румянцем» и хронической неверностью: «И всё-таки: я тебя люблю. Я тебя безысходно, гибельно, непоправимо – Покуда в тех садах будут дубы, я буду тебя…»

Первый набоковский биограф Эндрю Филд предположил, что имя Цинциннат может отсылать к сыну римского правителя, высланному в 461 году до н. э. «за высокомерное поведение и бунтарские речи». Отчасти это справедливо и в отношении протагониста «Приглашения», который достаточно вызывающе общается с тюремным персоналом: «Благодарю вас, кукла, кучер, крашенная сволочь…» На это Цинциннату прямо намекает его адвокат: «Вот за этот тон… – Меня и казнят, – сказал Цинциннат, – знаю. Дальше!»

Однако, добравшись до сцены ужина с городскими чиновниками (семнадцатая глава), читатель обнаруживает, что наследником римского Цинцинната неожиданно провозглашает себя палач м-сье Пьер: «…Для меня слава, почести – ничто по сравнению с сельской тишиной». Выходит, аналогии между Цинциннатом и героями античной истории были ложным следом. Тут самое время вспомнить о латинском происхождении имени Цинциннат, которое переводится на русский как "курчавый", "кудрявый". Таким образом последний поэт сопоставляется с первым – Пушкиным, о пышной шевелюре которого часто писали современники. Эта параллель поддерживается тем фактом, что в молодости Цинциннат мастерил мягкие куклы русских писателей – в том числе "маленького волосатого Пушкина в бекеше"»[552].

Что такое «гносеологическая гнусность» и «непрозрачность»?

На суде Цинцинната обвинили в «страшнейшем из преступлений, в гносеологической гнусности, столь редкой и неудобосказуемой, что приходится пользоваться обиняками вроде: непроницаемость, непрозрачность, препона». Оно заключается в том, что, в отличие от своих сограждан – «прозрачных душ», которые «понимали друг друга с полуслова», – Цинциннат жил активной внутренней