Анатомия мировых религий: Прошлое, настоящее, будущее - Владимир Шутов

7. Подчеркивается всенародная, а не узконациональная значимость христианства.

Идея индивидуального, а не коллективного спасения или столь же индивидуального направления в ад не могла не способствовать развитию индивидуализма. При таком понимании каждый больше тщился о собственном спасении, чем о спасении других. И как бы ни утверждалось, что это спасение обретается не только индивидуальными благими деяниями (постом, молитвой, воздержанием, религиозной службой и др.), но и добрыми делами в отношении других людей, все же «индивидуализм спасения» остается характерной чертой христианского миропонимания. Лучшим взаимодействием со всеми окружающими признавался принцип «не делай зла и спасешься». Это принцип более прижился в христианстве, чем активное делание добра, помощь большим, а не меньшим, чем активная борьба со злом. Не случайно, что обществу приходилось нередко применять целый набор дополнительных средств, чтобы поддерживать чувство общинности в людях на более высоком уровне.

Многие качества христианства позволили сохранить внутри христианских государств немалые иудейские диаспоры. Ведь несмотря на объявленные историками периоды сильнейших гонений на иудеев, особенно наблюдавшиеся в католической ветви, эти диаспоры продолжали неплохо существовать в Европе от Испании и Польши до России. И именно европейские, а никак не восточные диаспоры иудаизма немало поучаствовали и в освоении Нового Света, и в становлении протестантизма, и в революционных подвижках, и в создании условий для лидирующего положения западного мира.

Почему так? А потому, что иудаизм обладает целым рядом качеств, заметно отличающих его от других религий мира. Прежде всего иудаизм есть сторонник избранничества и в целом старается придерживаться вполне определенных национальных рамок. Во-вторых, он вовсе не призывает к подавлению волевых качеств индивидуума, а совсем наоборот. Эксплуатация всего внешнего совсем не вменяется в вину индивидууму, придерживающемуся этой идеологии.

Наличие в иудаизме запрета на убийство в условиях кровавых войн со временем выродилось в развитие целого набора приемов достижения собственных целей чужими средствами. Эти приемы доведены были до состояния, которое можно назвать искусством. Уже при чтении Ветхого Завета можно в некоторой степени ознакомиться с этими средствами и квалифицировать их в соответствии с той или иной системой ценностей, присущей тому или иному человеку. А чего стоит воспитанное веками чувство сплоченности, проявляемое иудеями наиболее сильно как раз при проживании их с массами коренного населения. Оно многого стоит, ему можно поучиться.

В теоретическом плане иудаизм тоже находится на довольно высоком уровне. В /6/ сказано, что в отличие от христианства «…в иудаизме есть какая-никакая космология и космогония». Здесь же указывается на источник, откуда все это было взято иудаизмом. Таким источником был ведизм. Хотя в /6/ опять же добавляется, что взятое из ведизма оказалось в сильно урезанном состоянии.

Подытожим все вышесказанное. Теперь мы можем более точно представить себе, как происходило «обрезание» ведизма. Оно осуществлялось как бы с двух сторон, с двух по сути противоположных позиций. Сначала зороастризм, а затем подхвативший его идеи иудаизм упростил сложную ведическую структуру горнего мира, выбрав и возвеличив одного бога. При этом практическая мирская сторона жизни человека стала рассматриваться как более значимая, чем заботы о горнем существовании. Буддизм же, наоборот, отойдя от идеи пирамидальной централизации горнего мира, устранил Всевышнее Творческое начало. Он стал концентрировать свои усилия именно на горнем, посмертном существовании человека. То есть он как бы нанес удар по ведизму с другой стороны.

Однако эти конфликтующие с ведизмом религиозные учения, эти два теологических крыла, по сути, находились в контрпозициях и по отношению друг к другу. Последующие религиозные ответвления тоже находятся не в лучшем соответствии с буддийским учением. Этого и следовало ожидать, ничего удивительного тут нет.

Здесь надо обратить внимание вот еще на что. Если исход иудаизма из ведизма более или менее понятен, то с буддизмом все не так просто. Буддизм возник на индийской национальной почве. Он вышел на арену мировой истории прежде всего как контррелигия брахманизму. Брахманизм же не полностью совпадает с первоначальным ведическим учением. Ведизм в виде брахманизма подвергся в свое время некоторой трансформации, как минимум он подвергся адаптации к местным условиям.

Динамика возникновения буддизма довольно подробно изложена князем Н. С. Трубецким /78, 79/. Князь считал, что не только буддизм, но и все иные индийские течения существенно отошли от древнего ведического учения, не говоря уже о том, что они по очень многим пунктам прямо противоположны христианству. Вот в какой резкой форме он пишет об этом /79/:

«С христианской точки зрения Индия есть самая прочная цитадель сатаны».

Разумеется, с такой резко выраженной, однозначно негативной точкой зрения нельзя согласиться, однако с позиций искреннего христианина это вполне объяснимо. Князь Н. С. Трубецкой в своей работе прямо и подробно сам отвечает на этот вопрос. Он пишет следующее /79/:

«Воплощение Сына Божия сразу перестает быть тем неповторимым, единовременным актом космического значения, каким оно является для христианина».

Такие высказывания князя вполне логичны. Князь находился в рамках христианской доктрины и одновременно считал себя приверженцем идеи евразийства, полагая, наверное, что христианство следует рассматривать в качестве основной религии, наиболее подходящей для Евразии. Время показало, что это не совсем так. Если бы князь Н. С. Трубецкой поднялся к более глубоким истокам, то, возможно, он реальнее взглянул бы на историю Евразии и взял бы на вооружение более древний корень евразийства. И тогда единство Европы и Азии под ведическим крылом прояснило бы природу России, живущую и в Европе, и в Азии, но не принадлежащую полностью ни той, ни другой. Эта специфика позволила бы объяснить, кстати говоря, сам факт существования евразийской идеи, сторонником которой был Н. С. Трубецкой.

Опираясь на христианство (что и пытались сделать многие евразийцы), ничего подобного сделать было нельзя. Сегодня эта идея выглядит как несостоявшаяся историческая попытка, как слабый намек на реальность. Хотя ее немного жаль. К идее евразийства подходил в свое время и Л. Гумилев /31/. Однако и он, выдвигая на передний план тюркский или хуннский этнический элемент во множестве других древних явлений, не делал упора на древнее ведическое учение.

Идея же Л. Гумилева о так называемых пассионарных толчках космического происхождения, якобы приводящих периодически к возникновению мировых цивилизаций, выглядит по меньшей мере очень двусмысленно. Природу этих толчков он не объяснил, уподобив их неким природным или метафизическим локальным воздействиям на отдельные участки суши и сравнив их для большей образности с ударами гигантской плети по поверхности Земли. Это честная позиция ученого, показавшего, что он в своих исследованиях дошел до необъяснимого им и вынужден остановиться, высказав некоторую пусть и образную, но более чем гипотетическую идею. Здесь мы имеем дело не только с отсутствием объяснения причин этих явлений, но и с невозможностью делать какие-либо серьезные прогнозы.

Ограничивая самих себя идеологическими соображениями, развитыми в процессе распространения христианства на Руси, а затем и России, многие социологи и историки уходили от исторической истины, что не позволяло им нащупать и осознать действительную природу русской самобытности, разглядеть добротные пути развития русской национальной культуры. История второй половины второго тысячелетия н. э. со всей наглядностью и подчас даже с ужасом свидетельствует нам об этом.

Можно что угодно говорить по этому поводу, но одно надо сказать несомненно. При тех возможностях, которые имела сначала русская, а затем российская государственность в географическом, национальном, геополитическом, природно-сырьевом плане, при той работоспособности и, я не побоюсь здесь этого слова, таланте русского народа, при той его многочисленности (чего сегодня уже совсем нельзя сказать), способности к самопожертвованию (все это наблюдалось еще в XX веке), к сохранению здоровых религиозных форм можно было бы привести русский народ и русское государство, а с ними и все дружественные народы совсем не к такому результату, который теперь всем нам известен. Мы не будем здесь поднимать вопрос о том, кто здесь больше виноват – власть, религия или так называемые революционеры. Скажем только одно – исторический итог оказался довольно плачевным. Поскольку же власть почти всегда шла в параллель с религией, то по большому счету вина лежит на всех. В итоге мы не имеем ни достойного развития русского национального духа, ни создания сильной государственности. До сих пор мы не имеем даже четко сформулированной национальной идеи. Мы как бы даже боимся ее.