Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

в сарай, а в казармы, где не было, должно быть, опытного тюремщика, поэтому его связали менее бесчеловечным образом, и его путь до встречи со своими был не столь тягостен, как их.

Наступил вечер. Стража зажгла тусклый бумажный фонарь.

В помещении было душно, верёвки всё глубже врезались в тело, руки и ноги опухли, порою мутилось сознание.

– Друзья мои, – тихо сказал Головнин, – как освободить мне вас, моих злополучных товарищей, коих бедствием я один причина?

О себе у него не было мыслей в ту минуту.

– Эх, Василий Михайлович… – послышался откуда-то из полутьмы голос матроса Симанова. – Сделал ты ошибку! Себя и нас загубил. Как же ты доверился этим проклятым нехристям?

– Если бы мы не попали в крепость да были при оружии, разве мы дались бы им в руки? Да ни в жисть! – сказал Шкаев.

– Правильны твои слова, Михайло, – откликнулся матрос Васильев. – Зря доверились мы японцам. Не стоят они веры. Хуже дикарей!

– Напрасно, ребята, так говорите, – громко сказал Хлебников матросам. – Каждый судит о людях по себе. Хороший человек думает, что другие тоже хороши.

– Это так, – согласился Макаров. – Теперь надо думать, как выйти из беды, а не виноватить Василия Михайловича. Ему ещё тяжелее нашего.

Один Мур молчал. Неизвестно было, о чём он думает.

Настала ночь. Спасительный сон готов был прийти на помощь истомлённым людям, но мучительная боль во всём теле позволяла забыться сном лишь на короткие минуты. Изредка в темноте Василий Михайлович слышал подавленный стон Мура, тревожное сонное бормотанье Хлебникова да глубокие вздохи матросов. Всякие разговоры прекратились.

В полночь стража засуетилась и стала собираться в дорогу. Принесли длинную широкую доску, положили на неё Головнина и привязали к ней верёвками. Потом, как носилки, подняли доску на плечи, как бы примериваясь нести пленников, и снова опустили на пол.

Думая, что наступил час разлуки, пленники стали прощаться с Василием Михайловичем.

– Прощай, Василий Михайлович! – едва сдерживая рыдания, сказал Шкаев. – Прости, что молвили тебе горькое слово.

– Прощай, Василий Михайлович. Прости нашего брата-матроса за глупые слова, – повторил вслед за ним Макаров.

И все один за другим, несмотря на боль, причиняемую тугими верёвками, подползали к своему капитану и прощались с ним, как с покойником, уже не сдерживая слёз.

По счастью, прощанье оказалось преждевременным. Японцы подняли Головнина на плечи и направились к выходу.

Они принесли его на берег моря и положили на дно большой лодки. Через несколько минут таким же способом туда доставили по очереди Мура, Хлебникова, Симанова и Васильева, погрузив их в одну лодку с Головниным, а остальных вместе с Алексеем – в другую. Между пленниками уселись вооружённые солдаты, затем всех вместе закрыли цыновками, как мёртвый груз, и отвалили от берега.

На рассвете следующего дня лодки пристали у небольшого селения на острове Матсмай. Тут их перегрузили в другие лодки и пошли вдоль берега бечевой. Так шли, меняя лямщиков, беспрерывно весь день и всю следующую ночь, и ещё день, и ещё ночь.

Идти пришлось густо населённой частью острова, где берег был усеян строениями.

Рыбаки и крестьяне, что встречались пленникам на пути, были приземисты, рослых совсем не было среди них. Широкими скулами и тёмной кожей походили они на айнов, но бороды Василий Михайлович ни у кого не заметил. Только у глубоких стариков.

Прошло ещё несколько дней.

Во время остановки в одном селении жители его собрались поглазеть на пленников, которых везли с такими предосторожностями. Разглядывая их, они переговаривались между собой.

– Алексей, что они говорят? – спросил Василий Михайлович у курильца.

– Они болтают, – отвечал тот, – что мы, должно, шибко нехороший люди, если так повязаны верёвками.

– А вон тот старичок, что стоит с корзиной, о чём он просит начальника стражи?

Алексей прислушался к словам старого японца, который, кланяясь, что-то тихо и почтительно говорил начальнику. У старика на самом конце подбородка торчало несколько седых волос, сквозь которые просвечивала тёмная, иссохшая кожа. На голове его была широкая, грубо сплетённая из соломы шляпа. Это был простой рыбак из ближайшего селения.

– Он принёс кушать, – сказал Алексей, – и просил начальника разрешить нам поесть.

Действительно, старик принёс в большой корзине целый завтрак с сагой и стал потчевать пленников, которые были этим сильно тронуты.

Глядя на старика, Головнин подумал: «Нет! Не должно терять веры в человека, хотя бы муки твои были нестерпимы, и смерть угрожала тебе. Народ есть народ. Он везде одинаков».

После остановки лодки снова взяли на бечеву и пошли дальше вдоль берега. День выдался ясный, безветренный. Горизонт очистился от лёгкого утреннего тумана. На дальнее расстояние были видны горы, берега, в том числе и берега острова Кунашира и той самой бухты, в которой японцы так вероломно схватили русских мореходцев. Но «Дианы» за мысами не было видно, и Головнин был этому рад: её вид лишь усилил бы его страдания.

Как-то незадолго до заката солнца путники остановились перед кучкой шалашей, в которых жили курильцы. Обе четырёхсаженные лодки, в которых везли пленников, были вытащены на берег, и собранные в огромном числе курильцы с криком поволокли их по земле не только вместе со связанными пленниками, но и с сидевшими среди них караульными на вершину горы, сквозь кусты и лес, прорубая дорогу топорами.

Это было так нелепо и дико, что русские пленники, будучи сами в несчастье, всё же с глубоким сожалением смотрели на курильцев.

Между тем курильцы, потные, тяжело дышащие, втащив лодки на гору, сели было передохнуть, но японцы что-то крикнули им, они поднялись и потащили лодки к берегу небольшой, но глубокой речки, где лодки снова были поставлены на воду.

– Привыкли, должно быть, на человеке ездить, – вздохнул Шкаев. – Даже сидеть было тошно. Так бы встал да и пошёл, если бы не верёвки.

– Это верно, – сказал Головнин, – чего только с подневольным народом не можно сделать! Они не жалеют человека.

Эти горы явились каким-то рубежом. Перевалив через них, японцы сделались как будто менее жестоки со своими пленниками. Очевидно, лишь здесь они почувствовали себя в безопасности от ядер «Дианы».

Глава 7

Восемь пленников и двести конвоиров

Чем дальше от гор убегала река, по которой плыли лодки с пленниками, тем шире и полноводнее становилась она. Кончились опасные перекаты, через которые японцы, работая шестами и вёслами, проводили свои лодки с таким искусством, что заставили удивляться русских. Плыли ещё шесть дней. Теперь уже