Русское тысячелетие - Сергей Эдуардович Цветков

пребывании французов в Москве в 1812 г.» (М., 1862): «…император, заметив собравшийся народ, с дворцового парапета смотревший в растворенные окна на царскую трапезу, приказал камер-лакеям принести несколько корзин фруктов и своими руками с благосклонностью начал их раздавать народу».

Чернильный век

Эпоху Николая I историки дружно окрестили царством бюрократизма. Действительно, взойдя на престол по трупам дворянской декабристской вольницы, Незабвенный искал социальной опоры уже не в дворянском классе, а в бюрократическом сословии.

При нём все дела размножившихся центральных учреждений велись канцелярским порядком. Ежегодно из центра в губернии, канцелярии и палаты поступали миллионы бумаг, по которым необходимо было чинить исполнение. В начале царствования Николай I ужаснулся, узнав, что только по ведомству юстиции произведено во всех служебных местах около 3 млн дел. Но уже в 1842 году министр юстиции отчитался перед государем, что во всех служебных местах империи накопилось 33 млн нерешённых дел, которые изложены по меньшей мере на таком же количестве писаных листов.

Этот непрерывный бумажный поток наводнял местные учреждения, отнимал у них всякую возможность обсуждать дела. Общество и его интересы отодвинулись перед чиновником далеко на задний план. В результате местная администрация видела свою задачу не в том, чтобы исполнить предписание, а стремилась только «очистить бумагу», то есть придать бумажному отчёту опрятный вид сделанного дела. Чем больше развивался такой механизм, тем меньше оставалось у правительства возможности следить за действием его частей. Таким образом, руководство делами уходило с центра вниз, и каждый министр мог только, посмотрев на всю эту громадную машину государственного порядка, махнуть рукой и предоставить все воле случая.

Из летописи российской бюрократии:

«Административная машина того времени была так отлично налажена, что управляющему краем было чрезвычайно легко. Петербург поважнее Казани, да и то в старые годы градоправители его не находили никаких затруднений в исполнении своих многосложных обязанностей.

— Это кто ко мне пишет? — спросит, бывало, петербургский губернатор Эссен, когда правитель канцелярии подаст ему бумагу.

— Это вы пишете.

— А, это я пишу. О чём?

Узнав, о чем он пишет, государственный муж подписывает бумагу.

Бывали администраторы более беспокойные, как, например, Эриванский губернатор князь Андроников. Этот всё сомневался, не обманывает ли его правитель канцелярии, и придумал способ, посредством которого удостоверялся, что его не обманывают.

— Скажи правду, это верно? — спрашивал он правителя канцелярии, подносившего ему бумаги к подписанию.

— Верно, Ваше Превосходительство.

— Взгляни на образ, побожись!

Тот взглянет на образ, побожится; князь Андроников перекрестится и подпишет»[56].

Настоящими двигателями этого порядка стали низшие чиновники, которые «очищали» бумаги. Недаром сам Николай I однажды обмолвился, что Россией правит не император, а столоначальники.

Увеличенный бумагооборот отнюдь не улучшил исправности и отчётности учреждений. Под покровом канцелярской тайны совершались дела, которые даже в наше чиновничье время кажутся сказками. В конце 20-х — начале 30-х годов XIX века производилось одно расследование о некоем откупщике. Дело это вели 15 специально назначенных секретарей, не считая писцов, и с течением времени оно неимоверно разрослось. Один экстракт дела, приготовленный для доклада, изложен был на 15 000 листах. Велено было, наконец, эти бумаги собрать и препроводить из Московского департамента в Петербург. Для перевозки наняли несколько десятков подвод и, нагрузив на них сотни томов дела, отправили этот караван в Петербург. Однако по пути все до последнего листы, подводы и даже извозчики пропали без вести, так что никакой исправник, никакой становой не могли ничего сделать, несмотря на строжайший приказ Сената.

Столь развитой правительственный механизм требовал множество чиновничьих рук. К концу царствования Николая I число чиновного люда в присутственных местах достигло 60 тыс. человек (примерно 1 чиновник на 1200 человек населения), увеличившись за несколько десятилетий больше, чем в 2,5 раза, каковой рост вызвал настоящий ужас у современников. Именно с этого времени русская литература и печать начали свой крестовый поход против чиновничества.

Эта чиновничья армия поглощала колоссальные средства казны. Сверх окладов, за особые заслуги чиновникам раздавали из казённых земель аренды. Арендная сумма за 12 лет (обыкновенный срок аренды) равнялась 750 млн руб., и это было только добавочное вознаграждение! Кроме того, чиновникам раздавали за заслуги в собственность незаселённые, но доходные казённые земли и угодья. До 1844 года таких земель было роздано свыше миллиона десятин. Вот чего, по меткому замечанию В. О. Ключевского, стоило государству содержание администрации, которая умела терять дела, изложенные на нескольких сотнях тысяч листов.

P. S.

Ужаснувшись по заведённому порядку николаевскому бюрократизму, обратимся в заключение к нашему благословенному времени.

В современной России, «социальном государстве», каждые 102 россиянина содержат одного чиновника. «Коэффициент бюрократизации» государства и общества по сравнению с николаевским временем увеличился более чем в 10 раз.

Русский вояж Александра Дюма

(15 июня 1858 года — 2 марта 1859 года)

Париж — Кёльн — Берлин — Штеттин — Санкт-Петербург — Финляндия — Валаам — Санкт-Петербург — Москва — Нижний Новгород — Казань — Саратов — Царицын — Астрахань — Кизляр — Дербент — Баку — Тифлис — Поти — Марсель.

Русская тень скользнула по улицам Виллер-Котре туманным февральским утром 1814 года, когда под окнами дома, где жило семейство Дюма, промчался отряд бородачей в мохнатых шапках, широких штанах с лампасами и с длинными пиками наперевес. Будущему писателю было 12 лет. Сквозь неплотно прикрытые ставни он видел, как на пороге своего дома выстрелом из пистолета был убит сосед-чулочник, замешкавшийся в дверях.

Ночью Дюма приснился кошмар. Детский страх перед казаками забудется только 44 года спустя, после встречи с ними в астраханских степях.

Дюма много путешествовал. Почти в каждом его романе можно встретить впечатления и описания стран, городов и маршрутов, почерпнутые из личного опыта. «Путешествовать, — писал он, — значит жить во всей полноте этого слова… значит дышать полной грудью, радоваться всему, предаваться творчеству как настоящему твоему делу, искать в земле никем не тронутые залежи золота, а в воздухе — никем не виданные чудеса…» («Впечатления о путешествии в Швейцарию»).

Его писательское кредо гласило: «Есть одна вещь, которую я совершенно не способен сделать: книга или драма о местах, которых