Русское тысячелетие - Сергей Эдуардович Цветков

фрукты из оранжереи; особенно налегал он на землянику.

В десять часов вечера царь ложился спать. Военный оркестр под его окнами ещё в течение часа играл меланхолические мелодии, потом жизнь в Царском Селе замирала до утра.

В Царском Селе имелась ферма по образцу голландских хозяйств, где выращивались лучшие образцы тирольских коров, а также украинские и холмогорские бурёнки; было здесь и стадо мериносов. Александру нравилось воображать себя фермером. Он лично вёл счётную книгу в великолепном переплёте, куда скрупулёзно вписывал приплод, и чрезвычайно гордился своей одеждой из шерсти собственных овец.

Даровав конституцию Польше, царь медлил с продолжением преобразований в России. Внутренняя и внешняя обстановка казалась ему неподходящей для либеральных реформ.

Не умея претворить республиканские мечты в жизнь, Александр бережно хранил их в своей душе на протяжении всей жизни.

Сам он сознавал, что внутри империи им сделано гораздо меньше, чем на дипломатическом поприще. В 1824 году он говорил: «…когда подумаю, как мало ещё сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря».

За несколько дней до кончины, нисколько не рисуясь, он сказал начальнику Главного штаба Дибичу: «А всё-таки, что бы ни говорили обо мне, я жил и умру республиканцем».

Александр все глубже погружался в религиозные размышления. Он признавался графине Софье Ивановне Соллогуб: «Возносясь духом к Богу, я отрешился от всех земных надежд. Призывая к себе на помощь религию, я приобрёл это спокойствие, этот мир душевный, который не променяю ни на какие блаженства здешнего мира».

Такая направленность мыслей неизбежно должна была побудить его смотреть на заговор против него как на искупление за 11 марта. Вот почему он ответил на доклад о существовании в России тайных обществ: «Не мне карать».

В конце июля 1825 года придворные врачи заявили, что императрица Елизавета Алексеевна, супруга Александра I, должна провести зиму в южном климате. Выбор царя пал на Таганрог, где для их величеств был приготовлено жилище — каменный, одноэтажный дом, с помещением для прислуги.

Александр выехал из Каменноостровского дворца на рассвете 1 сентября, без провожатых. Позднее современники и очевидцы припомнили много роковых совпадений и предзнаменований. Так, по пути царь завернул в Невскую лавру и помолился у раки святого Александра Невского. Таким образом, последнее, что видел Александр I, оставляя Петербург, был гроб. Когда же 13 сентября он прибыл в Таганрог, лейб-медик Виллие в этот день записал в своём дневнике: «Здесь кончается первая часть путешествия» и сделал надпись: «finis» («конец»).

Смерть следовала за Александром по пятам. Уже в Таганроге, во время одной из поездок за городом, на ухабистой дороге из царской коляски выпал сидевший рядом с царём фельдъегерь, который сломал себе шею и умер на месте.

Затем пришёл черед и самого Александра. Первые признаки недомогания он почувствовал 28 октября, однако больше двух недель отказывался от всяких лекарств. Врачи определили у него горячку. Кризис наступил утром 14 ноября, когда Александр рухнул в обморок во время бритья. Растерявшиеся врачи принялись растирать ему виски одеколоном, и только с приходом Елизаветы Алексеевны Александра перенесли в его кабинет и уложили на диване, встать с которого ему было не суждено.

Александр I умер 19 ноября в 10 часов 47 минут утра. Его внезапная смерть вдалеке от столицы сильно повлияла на дальнейшую историю России. Уезжая в Таганрог, он оставил неопубликованными документы, касающиеся престолонаследия, и эта неясность в столь важном государственном вопросе стала одной из причин восстания 25 декабря 1825 года на Сенатской площади.

Гроб с забальзамированным телом Александра I был доставлен в Петербург 13 марта 1826 г. и захоронен в Петропавловском соборе.

Возможно, Александр и не был великим человеком в том смысле, который обыкновенно вкладывается в это понятие, но нельзя не видеть, что, живя в великую эпоху, он сумел совершить великие дела и вознести Россию на такую ступень славы и могущества, на какой ей не доводилось стоять ни до, ни после его царствования.

Он взял Париж, он основал Лицей.

А. С. Пушкин

Русская тишина

Много раз замечал: стоит нашим спортсменам начать «рвать рубаху на груди» и бахвалиться до начала матча (футбольного, хоккейного, боксёрского и т. д.), то всё — пиши пропало, проиграют как пить дать. Эта мода — бить себя пяткой в грудь, говорить гоп, пока не перепрыгнул, и «накручивать» себя на победу — пришла к нам недавно с Запада. Но ведь спокон века русские готовились к поединку иначе — в тишине и сосредоточении. Мы не устрашали врага, мы разговаривали с Богом.

Академик А. М. Панченко, в одном из своих интервью, отметил «поразительно похожие сцены» в произведениях русской литературы разных эпох. В качестве примера он привёл описание ночи перед битвой в «Сказании о Мамаевом побоище» и лермонтовском «Бородине».

Суровая тишина русского стана противопоставляется шумному ликованию ордынцев, уверенных в своей победе. Не на праздник вышли русские люди, а на смертный бой за отчизну:

«И, обратившись на полки татарские, слышит стук великий, и клич, и вопль, как на торгу или на строительстве города… И обратился на полки русские — там великая тишина».

О такой же ночи вспоминает старый солдат из «Бородина»:

И вот на поле грозной сечи Ночная пала тень. Прилёг вздремнуть я у лафета, И слышно было до рассвета, Как ликовал француз. Но тих был наш бивак открытый…

«В действительности, — говорит Панченко, — это невероятно: громадные русские армии и на Куликовом, и на Бородинском поле не могли пребывать „в тишине великой“. Эти поразительно похожие сцены порождены национальной топикой, равно актуальной и обязательной для автора „Сказания о Мамаевом побоище“ и автора „Бородина“, хотя между ними пролегли четыре столетия».

Но тут уважаемый академик, похоже, ошибается. Тишина в русском лагере — это не метафора, а реальность. Обратимся к воспоминаниям очевидцев Бородина.

Повествуя о подготовке 25 августа к генеральному сражению, подпоручик