Русское тысячелетие - Сергей Эдуардович Цветков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Главный изъян бабушкиного воспитания состоял в том, что со стороны Екатерины было сделано все, чтобы рассорить и столкнуть его с отцом, доведя их отношения до высшей степени подозрительности и недоверия. Попытка Екатерины передать ему престол в обход Павла, предпринятая императрицей накануне своей смерти, вызвала у Александра нервный срыв и приступ панического желания «спастись в Америку».
Пятью годами позже его заставили пережить настоящий кошмар, когда всеми правдами и неправдами он был вовлечён в заговор 11 марта. В переговорах с ним заговорщики проявили поистине дьявольскую ловкость и коварство. По словам главы заговорщиков губернатора Петербурга фон дер Палена, дело было представлено Александру так, что «пламенное желание всего народа и его благосостояние требуют настоятельно, чтобы он был возведён на престол рядом со своим отцом в качестве соправителя, и что сенат, как представитель всего народа, сумет склонить к этому императора без всякого со стороны великого князя участия в этом деле». Имея по роду службы почти ежедневные сношения с Александром, Пален пугал его, что революция, вызванная всеобщим недовольством от правления Павла, должна вспыхнуть не сегодня-завтра, и тогда уже трудно будет предвидеть её последствия. «Я, — вспоминал Пален, — так льстил ему или пугал его насчёт его собственной будущности, представлял ему на выбор — или престол, или же темницу и даже смерть, что мне наконец удалось пошатнуть его сыновнюю привязанность…»
Конечно, от двадцатитрехлетнего молодого человека можно было ожидать большей проницательности, но ведь Пален возглавлял полицию и поэтому у Александра были веские причины верить ему. Впрочем, по большому счету, он был игрушкой в чужих руках. Пален с циничной откровенностью признавался: «Но я обязан, в интересах правды, сказать, что великий князь Александр не соглашался ни на что, не потребовав от меня предварительно клятвенного обещания, что не станут покушаться на жизнь его отца; я дал ему слово: я не был настолько лишён смысла, чтобы внутри взять на себя обязательство исполнить вещь невозможную; но надо было успокоить щепетильность моего будущего государя, и я обнадёжил его намерения, хотя был убеждён, что они не исполнятся. Я прекрасно знал, что надо завершить революцию или уж совсем не затевать её, и что если жизнь Павла не будет прекращена, то двери его темницы скоро откроются, произойдёт страшнейшая реакция, и кровь невинных, как и кровь виновных, вскоре обагрит и столицу, и губернии».
Признание это проливает свет на истинные роли сторон. Вина Александра состояла в том, что он хотел быть успокоенным и дал себя успокоить.
Для него началась череда страшных дней, завершившаяся тем, что в ночь на 11 марта 1801 года заговорщики, возбуждённые вином и только что совершенным убийством, вошли в его спальню и обратились к нему: «Дело сделано, Ваше Величество!» В этот момент, всё поняв, Александр, по его собственным словам, почувствовал, словно «меч вонзился в его совесть».
Убийство императора Павла I вызвало в Петербурге всеобщее ликование. «Все чувствовали какой-то нравственный восторг, — писал очевидец, — взгляды сделались у всех благосклоннее, поступь смелее, дыхание свободнее». Какой-то ополоумевший от радости поручик носился по улицам верхом, размахивая шляпой и крича: «Умер! У-у-ме-ер!» В воздухе висело ожидание каких-то необыкновенных перемен.
Болезненная, экзальтированная радость, царившая в этот и последующие дни на улицах Петербурга, воспринималась им, как смех ада. Позже Александр говорил, что должен был в эти дни скрывать свои чувства от всех; нередко он запирался в отдельных покоях и предавался отчаянию, безуспешно пытаясь подавить глухие рыдания. Гибель отца он воспринимал и как свою нравственную смерть, чувствуя вместо души — больное место. «Я самый несчастный из людей», — признавался он шведскому послу Стедингу.
От князя Адама Чарторийского не укрылось, что 11 марта «как коршун», вцепилось в совесть Александра, сковав «самые лучшие, самые прекрасные его свойства…». На первых порах царствования — и единственный раз за всю жизнь — он испытал полный паралич воли. «Я не могу исполнять обязанности, которые на меня возлагают, — говорил он жене. — Могу ли я царствовать? Не могу. Предоставляю мою власть тому, кто её пожелает». Его жена Елизавета Алексеевна пыталась успокоить и ободрить Александра. По воспоминаниям фрейлины Головиной, «она умоляла его быть энергичным, посвятить себя всецело счастию своего народа и смотреть на свою власть как на искупление».
Весь Петербург облетели слова молодого Царя, сказанные им во время погребения Павла в Петропавловском соборе 23 марта 1801 года: «Все неприятности и огорчения, какие случатся в моей жизни, я буду носить, как крест».
Так началось его пробуждение к действительности.
Вынужденный, хотя и невольно, переступить на пути к престолу через труп отца, Александр остро нуждался в таких поступках и действиях, которые могли бы явить миру светлые стороны его натуры. Для него жизненно важно было показать, что, отказавшись от добровольного изгнания и надев обагрённую кровью порфиру, он царствует не для самого себя, а для блага миллионов своих подданных, которым он обязан даровать свободу, что жизнь его имеет нравственный смысл, пускай и трагический.
С такими мыслями и чувствами Александр взялся за искоренение главного недостатка, которым страдал русский государственный порядок; этот недостаток он называл «произволом нашего правления». В «интимном кружке»[49] молодого государя готовилась настоящая «революция сверху». Положено было преобразовать отдельные части администрации и эти отдельные реформы завершить «уложением» (французского слова constitution по привычке избегали), «установленным на основании истинного народного духа» (записки П. А. Строганова).
Сама личность молодого, красивого, любезного и либерально настроенного императора вызывала обожание у его подданных. «Молодая Россия, — свидетельствует современник, — была без памяти влюблена в молодого Александра. Все им гордились, и все им любовались». Обществу нравилось видеть государя, гуляющего по столице пешком, без всякой свиты и украшений, и приветливо отвечающего на поклоны встречных. Нравилось, что нигде в Европе нет правительства, так свободолюбиво настроенного, так искренне стремящегося к благу и справедливости.
Как известно, исполнение этого грандиозного плана ограничилось частными преобразованиями. Казематы Петропавловской крепости враз опустели — и причём надолго. Из ссылки и из-под ареста были освобождены сотни людей. Были уничтожены виселицы, до
