Русское тысячелетие - Сергей Эдуардович Цветков

внешнюю политику страны и внутренний порядок в столице. Пален позже сам с удовольствием откровенничал о том, какими средствами он вызывал недовольство царём. Так, воспользовавшись одной из светлых минут в настроении Павла, он выпросил у него амнистию всем высланным из столицы офицерам. Таким образом он вернул в Петербург своих сообщников — свергнутого фаворита Екатерины графа Платона Зубова и его братьев Николая и Валериана, и генерала Беннигсена. Остальных опальных офицеров он распорядился не пускать в город и они, оставшись без куска хлеба, возвратились назад, кляня Павла на все лады и сея смуту по всей России. Судя по всему, Пален приложил руку и ко многим другим несправедливостям, совершенным якобы Павлом. Недаром конец 1798 года, когда генерал-губернатор находился в отъезде, современники отметили как наиболее спокойный период царствования Павла.

Имя Павла I неотделимо от истории Михайловского дворца — самой знаменитой постройки его царствования. Неувядаемый интерес к этому таинственному зданию понятен: ведь в истории едва ли найдётся другой памятник, строительство которого было бы так густо замешано на мистических совпадениях.

Искренняя вера Павла в сны и предзнаменования подтверждена многими современниками. Постройку дворца также связывали с одним странным происшествием, о котором говорил тогда весь Петербург. В 1796 году часовому, стоявшему у старого Летнего дворца императрицы Елизаветы Петровны, явился архангел Михаил и велел передать государю, чтобы тот возвёл на этом месте церковь. Когда Павлу доложили об этом, он произнёс загадочные слова: «Я знаю». Что послужило поводом для такого ответа, осталось неизвестным, но только Павел с неимоверной быстротой приступил к постройке нового дворца, названного в память этого чудесного события Михайловским замком. Внутри него была построена домашняя церковь во имя архистратига Михаила.

Строительство было закончено за четыре года. 8 ноября 1800 года, в день святого архистратига Михаила, дворец был освящён, и царь впервые обедал здесь вместе с семьей. Наспех законченное здание было почти непригодно для жизни. Сырость пронизывала собою все. Печи не могли согреть и осушить воздух. Густой туман клубился по коридорам. Бархат, которым были обиты комнаты, плесневел, углы большой залы, несмотря на два камина, сверху донизу были покрыты льдом. Но Павел все равно был в восторге от нового жилища.

Напоследок царя посетило ещё два видения. Накануне смерти ему привиделось во сне, что на него надевают парчовый кафтан, такой узкий, что он закричал от боли. А вечером 11 марта 1801 года, отправляясь спать, царь увидел себя в зеркале с шеей, скошенной на сторону.

Спустя полтора часа две колонны заговорщиков по 60 человек каждая вломились в Михайловский замок. Все они были сильно навеселе от страха, многие едва держались на ногах. На выходе Пален напомнил им: «Господа, чтобы приготовить яичницу, необходимо разбить яйца».

Проводником второй колонны, во главе которой находился Беннигсен и братья Зубовы, был адъютант Преображенского полка Аргамаков, ежедневно подававший Павлу рапорт и потому знавший все тайные ходы дворца. С фонарём в руке он повёл заговорщиков сначала в Летний сад, потом по мостику — в дверь, сообщавшуюся с садом, далее по лесенке, которая привела их в маленькую кухоньку, смежную с прихожей перед спальней царя. Здесь, сидя и прислонившись головой к печке, безмятежно спал камер-гусар. По пути колонна Зубовых и Беннигсена сильно поредела, теперь с ними оставалось только четыре человека, которые со страху набросились на спящего гусара; один из офицеров ударил его тростью по голове, и тот спросонья поднял крик.

Заговорщики пришли в замешательство и остановились, ожидая, что их немедленно схватят. Четырёх офицеров простыл и след, Платон Зубов стоял, едва живой, не в силах сделать шагу. Беннигсен схватил его за руку: «Как, князь? Вы довели нас до этих дверей и теперь хотите отступить? Мы слишком далеко зашли. Бутылка откупорена, её надо выпить, идём!» (Видимо, вследствие обильного ужина, всех заговорщиков в эту ночь посещали гастрономические метафоры.)

Его хладнокровие ободрило Зубовых; они направились в спальню царя. Но здесь их ожидало новое, ещё более сильное потрясение: кровать Павла была пуста! Уже считая себя мертвецами, Зубовы и Беннигсен принялись шарить по комнате и вдруг за одной из портьер, — той, которая прикрывала дверь, ведущую в комнату императрицы, они обнаружили бледного Павла, стоявшего перед ними в одной ночной рубашке. (Дверь в спальню императрицы оказалась закрытой по приказу самого Павла: таким образом он своими руками устроил себе ловушку.)

Держа шпаги наголо, заговорщики объявили: «Вы арестованы, ваше величество!»

В эту минуту вошёл один из офицеров и шепнул Зубову на ухо, что его присутствие необходимо внизу, где опасались прибытия Преображенского полка, солдаты которого были привязаны к Павлу. Князь Платон вышел. Между тем комната стала наполняться офицерами из числа тех, кто входил во вторую колонну. Павел недоуменно смотрел на них.

— Арестован? Что это значит — арестован? — только и мог сказать он.

Один из офицеров закричал на него:

— Ещё четыре года тому назад следовало бы с тобой покончить!

— Что я сделал? — слабым голосом возразил Павел.

Взяв у него бумагу с подписью об отречении, Беннигсен направился к дверям, сказав царю: «Оставайтесь спокойным, ваше величество, — дело идёт о вашей жизни!» Но, выйдя в коридор, он снял с себя шарф и отдал одному сообщнику со словами: «Мы не дети, чтоб не понимать бедственных последствий, какие будет иметь наше ночное посещение Павла для России и для нас».

Офицеры, оставшиеся в комнате, всячески поносили того, от кого натерпелись столько страху, но никто ещё не осмеливался коснуться его. Мертвецки пьяный граф Николай Зубов (зять Суворова), человек атлетического сложения, прозванный «Алексеем Орловым из рода Зубовых», подал пример другим, ударив царя в левый висок массивной золотой табакеркой. После этого ничто не могло удержать пьяную толпу, озверевшую от недавнего испуга. Царя повалили на пол и набросили ему на шею шарф Беннигсена. Однако Павлу удалось просунуть руку между шарфом и шеей. Выпучив глаза, он хрипел:

— Воздуху!.. Воздуху!..

В этот момент он заметил красный мундир одного из офицеров, который носили конногвардейцы, и, думая, что это великий князь Константин, их полковник, распоряжается его убийством, завопил:

— Пощадите, ваше высочество, пощадите из сострадания! Воздуху, воздуху!..

Это были последние его слова. Судьбе было угодно, чтобы он умер, виня в своей смерти того из сыновей, который не имел к ней никакого