Возвращение чувств. Машина. - Екатерина Мансурова

За доли секунды, пока он застыл, являя на этот раз композицию «Горгона-Медуза», она, вернувшись в человеческий облик, костяшками сжатых в боевой хватке пальцев левой руки что было сил вбила ему в горло его же кадык.

Кроме хрипов, после этого звуков от него не было, но какое-то время он ещё честно пытался задушить её, даже не делая попыток сбросить захват и добраться до двери.

Ничего не скажешь – в мужестве и упорстве отказать Джону было никак нельзя.

Настоящий боец. Жаль только, что он оказался не на той стороне.

Несколько секунд, пока длилась агония, и ей приходилось удерживать его руки, чтобы они не раздробили её горло, показались ей вечностью, и шею пришлось вернуть – у пантеры она помощнее… Когда же он, наконец, обмяк, и адреналин перестал поддерживать его феноменально живучее тело, она последним усилием, со стоном, столкнула его с себя, и он замер, обмякнув и вытянувшись на полу, и глядя в вечность полными ненависти остекленевшими глазами.

Зрелище не для слабонервных.

Впрочем, в их команде таких и не было.

Она так обессилела, что чуть не забыла вернуть шею в нормальный человеческий вид.

Перекатившись на спину, и на минуту расслабившись, она лежала, жадно хватая воздух ртом, не в силах даже застонать. Затем, всё так же лёжа на спине, попыталась остановить хлещущую кровь, и зализать рану на руке. Хорошо, что он наверняка не страдал бешенством.

Хотя – как сказать…

В таком положении её и застал Пьер, влезший в окно, через которое он и следил за ними всё это время, держа под прицелом кровать с крыши сеновала. А сейчас подставил к нему длинную лестницу, взятую из конюшни.

Окно Пьер открыл снаружи, ещё до того, как Катарина с виконтом поднялись наверх. Её расчёт оказался верен: виконту было в тот момент не до окна.

Ей повезло – в момент превращения Пьер явно потерял их из виду, так как они упали за кровать. Можно было не волноваться – её тайна не раскрыта. Однако по этой же причине Пьер не смог и пустить вторую стрелу из запасного арбалета: он боялся попасть в неё, столь тесно переплелись их тела, а затем они вообще исчезли – тогда он и кинулся ей на подмогу, уже с ножом в зубах. Теперь же он переложил его в руку, держа как корсиканец – лезвием к себе.

Некоторое время они, тяжело дыша, молча смотрели друг на друга.

Затем она криво усмехнулась:

– Похоже, вкусить прелести любовных игр мне сегодня не удастся.

Пьер, как давеча Мария, открыл было рот. Снова его закрыл. И вновь открыл:

– Вольно же вам так шутить, сударыня! – укоризненный тон обычно такого сдержанного и непробиваемого верного друга показал, что он поражён её цинизмом. А юмор не оценил вообще, – Как вы можете сейчас думать об этом?!

– Да нет, конечно… Это я просто пытаюсь шутить, потому что сильно нервничаю. Но эта шутка, согласна, получилась… неудачной. Прости.

Со стоном она села, прислонившись спиной к кровати, и здоровой рукой стянула оттуда простыню, чтобы прикрыть наготу.

Чёртов виконт. Всё тело болело, словно по нему проехал дорожный каток. Единственное, что утешало, так это неприкрытый восторг в глазах её верного помощника. Вздохнув, она откинула голову на матрац, отбросив растрепавшиеся волосы с глаз.

– Вам не за что просить прощения… Сударыня, – смущённо пробормотал полыхающий до ушей Пьер, – Ведь вы опять сделали почти всю работу – и какую работу! – Сами! Но я вижу, вы ранены? Позвольте вам помочь!

– Это пустяки! – отозвалась Катарина, внимательно приглядываясь к нему.

Он явно был очень сильно встревожен за неё, и переживал больше, чем хотел показать. А по тому, как этот закалённый и сдержанный пожилой мужчина мило засмущался и зарделся, увидев её, обессилено лежащей на голом полу, она безошибочным женским инстинктом сразу поняла бы его подлинные чувства, даже если бы не догадывалась о них до этого.

И сейчас её жестокий аналитический ум говорил ей о том же: нет сомнения, что Пьер её любит. Бедняга.

– Рана неглубокая. – продолжила она, – Оторви мне кусок простыни, или ещё чего-нибудь, перевязать этот укус, а то я запачкаю кровью всё вокруг даже больше него. – она продемонстрировала Пьеру укус, кивнув головой на виконта.

– Пресвятая Богородица! Ну и сволочь! Он укусил женщину!..

– Хм. Не могу его винить… Да и ты бы укусил, если бы от этого зависела твоя жизнь… – проворчала Катарина, меняя позу, так как что-то в доске впивалось ей в копчик, а подняться сил ещё не было. При этом она поневоле опять закряхтела и замычала, ощупывая ссадины и синяки, – Вот здоровый, чёрт. Я уж думала, мне конец.

– Вот это точно, сударыня, и я так подумал! Больше всего разозлился на себя! И как это я позволил вам уговорить меня на такой рискованный… – подхватил Пьер, доставая из кармана предусмотрительно приготовленный кусок чистой ткани для перевязки, опускаясь возле неё на колени и бережно, словно хрустальную вазу, беря её за руку, – Позвольте мне…

Да, честно говоря, я так и подумал, когда вы упали за постель! Видали бы вы, как я сиганул с крыши этого проклятого сарая! Вы, конечно, оказались правы, и позиция там была прекрасная… Но я как-то не подумал, что если не уложу его сразу, помочь вам никак не смогу! – очень аккуратно и нежно он бинтовал её руку, из которой ещё шла кровь, расползаясь ярко-алыми пятнами на белой материи.

Они находились в опасной близости, и она не отрываясь смотрела на него. Наконец он поднял глаза, но тут же опустил их, с преувеличенным вниманием занимаясь её рукой. Но она продолжала в упор требовательно смотреть на него пронзительным взором.

Наконец, не выдержав, он вновь поднял свои глаза.

После долгой паузы неохотно выдавил из себя:

– Ну да, это правда. Я знал, что рано или поздно вы догадаетесь. Ведь вы теперь очень умны и наблюдательны… – он помолчал, затем продолжил со вздохом, – Я, в-общем-то, любил вас всегда. А сейчас, когда вы стали совсем другая – особенно…

В вас стало так много всего… Ну, не знаю… Какого-то нового, непонятного – женского и… кошачьего! Не знаю, правильно ли я говорю, но чувствую я так. – он словно запнулся, затрудняясь сформулировать мысль. Но – продолжил-таки:

– Однако ваша милость не должны обращать на мои чувства никакого внимания! Я прекрасно осознаю своё место, возраст и положение. Никогда и ни за что я не выдал бы своих чувств, и, ручаюсь – больше не выдам!.. Но смотреть, как этот похотливый, мерзкий наемник-убийца будет…

О, Пресвятая Дева! Это уж было слишком… – для молчаливого и всегда сдержанного Пьера такая речь была верхом красноречия и многословия. Однако, оказалось, что он может очень ясно излагать свои мысли и чувства.

Достойный и верный мужчина. Вот он – настоящий рыцарь.