Крестоносцы. Полная история - Джонс Дэн

Фон Зальца стал четвертым магистром тевтонских рыцарей где-то около 1210 года, когда ему было, вероятно, чуть больше тридцати. Орден все еще был невелик: в его ведении числилось около дюжины госпиталей, и, согласно Петру из Дусбурга, он мог выставить на поле боя не более десяти рыцарей за раз[707]. Но избрание фон Зальца ознаменовало начало впечатляющего роста благосостояния тевтонцев. В Иерусалимском королевстве орден постепенно обзаводился собственностью, необходимой, чтобы обеспечить поддержку немецким паломникам на Востоке. В ответ паломники стали отписывать ордену деньги и имущество в своих завещаниях. Тем временем фон Зальца завязывал стратегически важные политические знакомства: в 1211 году он побывал в Армении на коронации царя Левона I; в том же году отправил братьев-тевтонцев в Венгрию, чтобы помочь королю Андрашу II колонизировать беспокойный приграничный регион Бурценланд (Цара-Бырсей) в Трансильвании, подвергавшийся набегам тюркского племени куманов. Есть основания полагать, что в 1215 году магистр мог присутствовать на Четвертом Латеранском соборе, где Иннокентий III подробно изложил свое видение Пятого крестового похода. К моменту, когда армии были готовы тронуться в путь, фон Зальца уже считался одним из лидеров похода.

Герман фон Зальца и рыцари-тевтонцы играли важную и всеми признанную роль в Египетском походе, начиная с совета в Акре в 1217 году, когда было решено идти на Дамьетту, и вплоть до вылазки вверх по Нилу. Не считая нескольких месяцев, когда фон Зальца уезжал из Египта к папскому двору с докладом о ходе экспедиции, магистра регулярно видели в компании Жана де Бриенна, кардинала Пелагия, магистров тамплиеров и госпитальеров и других членов высшего командования, когда те обсуждали и определяли стратегию ведения боевых действий. Во время осады Дамьетты рыцари-тевтонцы отличились храбростью и не раз ввязывались в стычки с воинами султана. В процессе они несли тяжелые потери, но в армии, состоявшей по большей части из немецких солдат, не было недостатка в добровольцах, готовых пополнить ряды тевтонцев, — будь то полноправные братья-рыцари, которые давали монашеские обеты, или же кандидаты в члены ордена, которых называли confratres (эти продолжали вести мирскую жизнь, хоть и сражались под знаменами ордена). В самом начале осады Дамьетты, когда крестоносцы штурмовали цепную башню, особо прославился один из них по имени Литот. Хотя фон Зальца поддержал идею провального марша в Эль-Мансуру, славное имя — и его, и ордена — не было запятнано последствиями этого решения, что убедительно говорит о примерном во всех остальных отношениях поведении тевтонцев и их великого магистра. Напротив, в 1221 году, когда магистр покинул Дамьетту и вернулся в Западную Европу, его личная репутация не только не пострадала, но даже укрепилась. Папа Гонорий III, наблюдавший за походом издалека, вознаградил рыцарей-тевтонцев широкими финансовыми привилегиями, которые поставили их в один ряд с тамплиерами и госпитальерами. Папа с гордостью называл орден фон Зальца «новыми возлюбленными Маккавеями нашего времени… посредством которых Господь освобождает восточную церковь от языческой мерзости»[708]. И Гонорий был не единственным человеком, признательным фон Зальца за его труды в Египте. Вернувшись в Европу, магистр попал на службу к государю, который в корне изменит движение крестоносцев. Этим государем был император Священной Римской империи Фридрих II Гогенштауфен: король, император и всесторонне одаренный человек, личность настолько выдающегося масштаба, что обожатели называли его stupor mundi и immutator mundi: «чудо мира» и «преобразователь мира».

Фридрих и в самом деле был личностью исключительной. Физическими данными он похвастаться не мог: богослов и историк из Дамаска Сибт ибн аль-Джаузи писал, что Фридрих был краснолиц, лыс и близорук. «Будь он рабом, он бы и двухсот дирхамов не стоил», — заявлял Ибн аль-Джаузи[709]. Но недостаток волос и остроты зрения Фридрих с избытком компенсировал силой личности, широтой кругозора и масштабом императорских амбиций.

Родился он 26 декабря 1194 года в Джези, на восточном побережье Италии. Позже ходили слухи — скорее выдумка, чем правдивая история, — что его сорокалетняя мать Констанция, королева Сицилии, рожала сына на городской площади, дабы развеять любые сомнения в том, что это ее ребенок. Фридрих не знал своего отца, императора Священной Римской империи Генриха VI; более того, не достигнув и четырех лет, он лишился еще и матери{150}. Но всю свою жизнь он посвятил воплощению честолюбивых замыслов Генриха: объединить под своим началом Сицилию и Священную Римскую империю. Эта перспектива действовала на нервы сменявшим друг друга папам римским, которые не выносили и мысли о том, чтобы папскую область и с севера, и с юга окружали земли, принадлежащие одному государю — особенно такому, как Фридрих.

Когда Фридрих был ребенком, предположить, что он возьмет в свои руки власть где-нибудь, кроме принадлежавшего матери острова Сицилия, а также связанных с ним территорий в Калабрии и Апулии, было невозможно. После смерти Генриха VI Священную Римскую империю раздирала на части гражданская война между сторонниками двух взрослых кандидатов на наследство: брата Генриха Филиппа Швабского и племянника Ричарда Львиное Сердце Отто IV, представителя баварской династии Вельфов. В 1208 году, когда Филипп был убит на свадьбе племянницы, Отто заявил права на императорскую корону. Но в 1215 году он умудрился смертельно оскорбить папу Иннокентия III и немецких курфюрстов, которые его выбрали, и потерпел поражение в битве с Филиппом Августом, королем Франции. Отто отлучили от церкви, лишили короны и выслали в наследственное имение в Брунсвике, где три года спустя он и умер несчастным грешником. Его место тут же занял король Сицилии Фридрих, которому на тот момент сравнялось двадцать лет. 25 июля 1215 года Фридрих короновался в Аахене как король Германии и, к удивлению — то ли искреннему, то ли наигранному — присутствующих иерархов, первым делом принял крест.

Ибн аль-Джаузи, осмеявший внешность Фридриха, называл императора «материалистом», для которого «христианство было просто игрой»[710]. Обвинение несправедливое — в действительности Фридрих был ревностным христианином, и обещание отправиться в крестовый поход он дал от чистого сердца. К тому же император бóльшую часть своей жизни активно преследовал еретиков, проживавших в его владениях, не говоря уже о евреях и мусульманах Сицилии. Но в то же время — как это ни парадоксально — он испытывал неутолимый интерес к миру природы, далеко выходивший за рамки, определенные христианским Священным Писанием. Эта пытливость ума, которую Ибн аль-Джаузи осуждал как материализм, — а также тот факт, что вырос Фридрих на Сицилии, где греческая, арабская, еврейская и латинская культуры проникали одна в другую глубже, чем где бы то ни было, — позволяла ему игнорировать традиционные культурные границы, что возмущало фанатиков, причем как христиан, так и мусульман. Фридрих впитывал знание, откуда бы оно ни поступало, «неустанно вдыхая его сладкий аромат», как он сам говорил. Он обожал естествознание, астрологию, логику, риторику, медицину, право, философию и математику. Он был превосходным зоологом, содержал зверинец, в котором в разное время жили леопарды, верблюды, медведи, жираф и павлин-альбинос, и написал хрестоматийный текст о соколиной охоте, озаглавленный De arte venandi cum avibus («Искусство птичьей охоты»). На его взгляды серьезно повлияли комментарии испанского ученого-мусульманина Ибн Рушда (Аверроэса) к трудам Аристотеля. Фридрих был убежден, что невозможно проникнуть в тайны сотворенного Господом мира, отказываясь принимать во внимание достижения ученых других вероисповеданий. Он окружал себя латинскими, греческими, мусульманскими и еврейскими учителями, советниками, поэтами, учеными и чиновниками. Уже будучи взрослым, держал при себе арабского учителя логики и переписывался с еврейскими и арабскими учеными из южной Испании[711]. Фридрих с детства был знаком с исламом и понимал его, говорил по-арабски и любил распространяться о своем величии в словах, понятных не только христианам, но и мусульманам: себя он не раз называл «заступником римского имама», выражая сугубо христианский концепт в терминах, близких исламской публике[712]. Короче говоря, Фридрих был потрясающе либеральным интеллектуалом и крайне практичным монархом. Его увлечения питались не сомнениями в вере, но скорее рассудком, необходимостью и умением устанавливать приоритеты и балансировать между двумя крайностями, а также — в первую очередь — сицилийским происхождением. Ибн Василь, проявивший больше проницательности, чем аль-Джаузи, считал Фридриха «благородным и образованным» и «благосклонным к мусульманам, потому что вырос он на земле Сицилии… а жители того острова в основном мусульмане»[713]. В отличие от аль-Джаузи, Ибн Василь не сомневался в преданности Фридриха христианству и идее крестовых походов.