На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко

привыкнуть Тихон Маркяныч к голым камням и белесой пыли городских улиц. Нудился, горевал. За три недели пребывания здесь выучил, однако, несколько местных слов и выражений. И наладился посещать бойкий итальянский базарчик. Смело вступал в торг с горцами-скотоводами. По этой причине и вышел непредвиденный казус. Заприметил было Тихон Маркяныч обрезную телятинку. И вступил с ее хозяином, сухощавым, носатым кудряшом в беседу.

– Ло прэндо! – твердил старый казак, как научила соседка по жилью, бывшая ростовская учителъница. – Уно марка![39]

– Но! Но уно, си – куатро! – мотал головой, не соглашался торговец, загибая и показывая четыре пальца.

– А я тобе гутарю: за одну марку! Уступи, чернявый! Как энто по-вашенски… Су! Дай![40] Оно точно так и у нас: давай! Не жадуй, дядька!

Тихон Маркяныч протянул чернокудрому руку для пожатия. Но ее на лету, по-собачъи, перехватил стоящий сбоку большеголовый мул и больно прикусил! Хозяин треснул его кулаком, отогнал. А старый казак, слыша сочувствующий смех итальянцев, рассвирепел:

– Ах вы, мандолисты чертовы! Ишо надсмехаетесь?! Человеку погано, а им хаханьки. Комедь тута устроили!

Он отвернул рукав рубашки и показал, с сердитым лицом, три кровоточащих отметины. Доброглазая девушка, что-то протараторив, повела старика за собой. Строголикая фельдшерица отнеслась к чужеземцу довольно небрежно, лишь помазала укусы зеленкой. Вернувшись домой, Тихон Маркяныч объяснил снохе и соседям:

– Об каменюку спотыкнулся, упал. Не земля кругом, а кальер! Именья – одни каменья. Заперли нас черти сюды, не сами явились. Слышка была, поселили кубанчур на плодущие угодья. Аль мы хужей? Чем нам займаться? На балалайках трындыкать?

Денька через два Звонарева разыскал троюродный брат Илья, урядник 2-го Донского полка, с кем прошлой весной на Украине хоронили деда Дроздика. Тихон Маркяныч также обрадовался добру молодцу, явившемуся с корзиной крупного темно-лилового винограда.

– Поедем со мной! Я приглашаю, – стал соблазнять Илюшка, одетый в новехонький мундир, окуривая земляков крепким винным духом. – Сколько тут до Торченто, где наша сотня? Полдня езды. Кобыла и телега у вас есть. Нарежете винограда и себе, и на продажу…

Поездка в неизведанную сторону, где гнездились партизаны, пугала Василия Петровича. Но раздухарившийся родич так убеждал, клялся, что «уничтожили всех партизан в округе», что ключевцы прельстились даровой поживой. В довершение всего Илья заговорщицки поведал:

– И дельце одно нагорело! Помочь надо… Выручите – хорошо заплачу.

Вечером, посоветовавшись, бабы дружно встали поперек!

– На кой ляд нам виноград ихний? – убеждала Полина Васильевна, когда после ужина сумерничали на галерее дома. – Раз-другой поисть. Полежит, заплесневеет – и выкинь. Можно и обойтиться!

– Ишо от нападения бандитов страх не прошел, а они удумали! Как грачи взбулгачились, – ворчала Настасья, косясь на затаенно улыбающегося супруга. – Аль позабыли, что неделю назад случилось? Как цельную ночь стреляли, отбивались? Никуда ты, Васька, не поедешь! А не то и нас берите!

– Вы зазря, бабоньки, не кипятитесь, – благодушно успокаивал Звонарев. – Аль мы себе – враги? Под охраной кто ж нас тронет? При тачанке пулеметной поедем. Места, как балакал Илюшка, давно чистые. Да и кордоны там казачьи!

– А тута иде робить? Бардажать?[41] – поддержал Тихон Маркяныч.

Но казачки настаивали на своем. И Василий Петрович, прикинув в уме, что на выданное денежное пособие можно сносно прожить, – заколебался, молвил, что утро вечера мудренее. Однако тайком задал Гнедой гарец дробленой кукурузы, готовя к возможной дороге.

Илья заскочил ранним утром, и при виде автомата, болтающегося на широкой его груди, пароконной тачанки с пулеметом и пятью разбойными донцами, Василий Петрович воспрял духом и разбудил соседа: собирайся в путь!

6

Тачанка погромыхивала впереди, а за ней правили ключевцы в сопровождении верхоконного Ильи. Его буланая неровно ступала на истертое копыто, и урядник, осаживая ездового «боевой единицы», кричал время от времени, чтобы тот не отрывался. А землякам объяснял:

– Вот эта тачанка с казаками и есть наше пластунское отделение. Я – командир. А еще при мне – две пары стрелков, пулеметчик и его помощник, восьмым – ездовой.

– Пулеметчика ишо приказным кличут, как в былые времена, – поучающе заметил Тихон Маркяныч и не без хвастовства добавил. – Я энту науку в боях превзошел! С Домановым их примал. Правда, командир из него как из назема пулька! Жар чужими руками гребет… А постиг я так: три отделенья – энта взвод. Три взвода – сотня. Правильно гутарю? А три сотни – батальон…

Навстречу, грохоча, двигались три немецких танкетки. Каски на солдатах были под толстым слоем пыли, ее разводы красили и грязно-зеленую броню машин. Давящие взгляды эсэсовцев скрестились на казаках. Вероятно, туго приходилось на фронте.

– Братки наши поехали… – ядовито бросил Илья и поинтересовался: – Как же на вас партизаны напали?

– Как напали? Ночью, – отозвался Василий Петрович, накидывая кнутом по крупу кобылы. – Но! Чего заснула, шельма! Да… Было дело. Самолично Доманов приказал уйти частям в горы, на облавы. А наш Алессо, мы его в «Новочеркасск» перекрестили, без защиты. Видно, лазутчики донесли бандитам. Те впотьмах подкрались и ударили с трех сторон! Хорошо, казаки в секрете услыхали шум камней. Пальбу подняли. Оказался в городке атаман Ротов и поднял трубачей, певчих из казачьего хора и нас, стариков.

– Ну, и вояки! Видать, в трубы задудели, благим матом закричали, – отпугнули партизан! – с усмешкой пощунял Илья и поправил на груди «шмайсер».

– Не скалься, чумовой! – оборвал Тихон Маркяныч. – Не шутейно, а взаправди убить вознамерились! Кабы не взяли мы круговую оборону, всех бы исказнили. И минами нас били, и оружием секли!

Шоссе поднималось в горы. С двух сторон придвинулись лесистые склоны в разноцветном осеннем убранстве. Ярусами вставали уже утратившие яркость лиственницы. Впереди треугольником синело небо в редких барашках. Казаки на тачанке загалдели. Вскоре ездовой, обернувшись, зычно выкрикнул:

– Господин урядник! Стомились, едучи. Дозвольте спеть?

– А есть кому? – с напускной строгостью узнал Илья.

– Так точно! Лошадей не перепужаем…

Величественно громоздились вдали Альпы. Их оснеженные вершины, грани скал, черные тени лощин, глубина ущелий – завораживали, будили в сердцах волнение: сколь мал и недолговечен человек, раб божий…

Над озером чаечка вьется,

Ей негде, бедняжечке, сесть, —

ясно, с мягкой грустью запел чистейший тенор, разливаясь над пустынной дорогой, – и всем, кто слышал этот голос, безоговорочно стало понятно, насколько он красив и неудержим. И в едином порыве служивые подхватили:

Слетай ты на Дон – край далекий,

Снеси им печальную весть.

Стоим мы в горах альпенийских,

Кругом в окруженьи врагов…

Тихон Маркяныч, прикорнувший было на тулупе, отпихнул ногой