Не выпускайте чудовищ из шкафа - Екатерина Лесина

трясся, хотя холода явно не замечал. Уцелеем, его матушка с меня шкуру спустит.

Или нет.

– Именно. – Я все же принюхивалась, пытаясь уловить среди дыма ту самую навязчивую нотку апельсина.

Не получалось, да и не могло получиться, но хоть какая-то иллюзия действия.

Я услышала зов Девочки – вот же умница, – когда почти уже решилась выйти к сараю.

След.

Был след.

– За мной, – сказала Бекшееву.

И возражать он не стал.

Правильно.

Не знаю я этих рыбаков. И машины у них уж больно хорошие, да сразу две. И сами они… не внушают доверия.

Совершенно.

Мы опять шли. И в какой-то момент начало казаться, что… что это снова охота. Та, которая с тающим следом. С чужим магом, что петляет, норовя стряхнуть с хвоста.

С кровью.

С…

С Одинцовым, чтоб его, готовым всегда поделиться силой. Да и прикрыть при нужде. Но Одинцов там, на Большой земле. А я тут.

Иду вот.

Девочка стояла, чуть покачивая толстым волчьим хвостом. Она тоненько взвизгнула и ткнулась носом в землю. Опустившись на корточки, и я понюхала.

Ничего.

Влажная земля. Мох… Даже нельзя сказать, шел тут кто-то. Но я ей верю.

– Веди. – Я обняла ее. – И осторожно…

На месте Молчуна я бы уже сменила позицию. Ясно же, что дальше у хутора ждать бессмысленно. А стало быть, нужно искать другое место.

Такое, мимо которого мы точно не сунемся.

Где?

Да там, где он встретил Янку.

– З-знаете… то есть знаешь, я… Я вот начинаю думать, что все-таки действительно оторван от реальной жизни. – Бекшеев не задыхался. Да и кровь моя его подстегивала. Трясло его, скорее, от переизбытка энергии. – Это… всегда вот так? Охота?

– Часто, – ответила, пытаясь не упустить Девочку.

Идти недалеко.

Это ж Дальний. Тут все недалеко.

– Иногда дождя нет.

– Х-хорошо тогда.

– Помолчи, – попросила, и Бекшеев послушно заткнулся.

Толковый. И не трус. Не подлец вроде бы. Это уже много. Еще упертый. Настолько, что не побоялся, что ненормальным объявят.

А вот теперь запах и я ощутила.

Апельсинов.

– Стоять. – Я подняла руку, и Бекшеев замер.

Разумный ко всему. Не пытается лезть с мудрыми советами и доказывать, что ему лучше знать, как оно надо. А это редкость.

Большая.

Я огляделась и, обнаружив тяжелую ель, велела:

– Лезь. Жди.

– Чего?

– Тут пахнет апельсинами. Не чувствуешь? – Он покачал головой. – Попытаюсь добраться. А ты… ты тут. Ладно?

– Это… некрасиво… женщину одну…

– Некрасиво будет, когда тебе башку прострелят. А я хочу пойти по следу.

Настолько хочу, что дрожь пробирает. Мое время. Мой след. И охота тоже моя. Надо было сразу его в город отправить. А теперь только мешает.

Бекшеев посмотрел на меня, вздохнул и полез под эту чертову елку, которая насквозь пропиталась водой.

– Сиди тихо… Мы с Девочкой вернемся. Обещаю. Как только… вниз без тебя не полезем.

Не знаю, услышал ли.

Я сделала шаг. И растворилась в темноте. Правда, не отпускало чувство, что я совершаю ошибку. Очень серьезную. Непоправимую. И…

Запах апельсинов таял в нитях дождя. И я слизала одну. Тот самый… и след явный, как для меня проложенный. Я мысленно потянулась к Девочке.

Охота…

Охота – это тоже искусство. Высокое. Куда там каллиграфии или рисованию. Ни то ни другое у меня не получалось, а вот охота…

Одинцов говорил, что виной всему – моя кровь. Что я просто растворяюсь в лесу.

И да, был прав.

Растворяюсь.

Это несложно. Стать частью чего-то большего. Коснуться влажной коры, зачерпнуть горсть прелых листьев, проведя ею по щеке, стирая собственный запах, чтобы впустить этот. И звуки. В лесу множество звуков. Хрустнула ветвь.

Мелькнула тень в вышине.

И мягкие крылья совы раскрываются, задевая иглы.

Вдох. Выдох.

Сердце стучит ровно.

След… я его вижу. Яркая апельсиновая нить протянулась куда-то вперед. И надо всего-то, что пойти по ней. Туда, где меня ждут.

Но я отступаю в сторону.

Шаг.

И еще один.

Нить почти обрывается, но теперь я не позволю ей исчезнуть. И Девочка идет по другую сторону ее. Я чувствую своего зверя так же ясно, как и лес вокруг себя.

Жаль, что чувствительности этой хватает шагов на пять-десять.

Но ничего…

Мы справимся.

След выводит к дереву. Старое, некогда расколотое молнией надвое, оно все-таки выжило. Накренилось, вытащив из земли темные тяжи корней. И устояло. Даже после вчерашней бури устояло.

Упрямое.

Одна часть его вытянулась параллельно земле, опираясь на толстенные ветви, будто на подпорки. Другая держалась прямо.

А в развилке самое оно для лежки.

Я прищурилась. Запах апельсина улавливался, но слабо. И еще запах человека. Впрочем, его я ощущала этаким эхом, доносящимся от зверя.

Что-то не то было в этом запахе.

Что?

Я всматривалась в темноту до рези в глазах. И решилась-таки двинуться. Осторожно. Плавно. Вписываясь в круговерть сумеречных теней. Дождь ведь тревожит лес.

И старый лист, цеплявшийся за ветку всю зиму, срывается под тяжестью капель. Падает. Задевает тончайшие прутики. И капли стекают по коре.

Мелькает птичья тень.

И ночь разрывается гулким уханьем филина.

Девочка тоже идет.

Ближе.

И еще ближе.

Шаг за шагом.

Вокруг дерева – кустарник, но низкий, в таком не спрячешься. Хотя… там шага три. Успею? Молчун, конечно, спец, но десять лет прошло…

И я даю сигнал Девочке. И та отвечает протяжным душераздирающим воем.

А теперь вперед.

Рывок.

И падение. Животом в грязь. По ней. По корням, что впиваются через куртку. И к стволу. Сердце ухает так, что ничего-то за ним не слышу. А эти годы и для меня не прошли даром.

Расслабилась.

Размякла.

Привыкла к тишине и покою. А тут…

Ствол мокрый. Но запах апельсина становится резким. Он выделяется среди прочих, чуждый месту.

Апельсинов и человека.

Вот только… что-то было не так. Очень не так. Я задрала голову. Темно. И не разглядеть. Но… Девочка вывалилась из темноты, чтобы упереться лапами в ствол. Она поднялась на задних, оказавшись едва ли не выше меня.

И завыла.

Протяжно. Долго. Так, словно плакала.

– Нет, – я замотала головой, – ты ошибаешься… Ты, мать его, ошибаешься.

Я цепляюсь за сучок и карабкаюсь, благо трещина тянется едва не до самой земли, есть на что опереться. И опираюсь. И запах становится невыносим.

Резкий.

До тошноты. Он и прикрывает запах крови.

А Молчун здесь. Лежит в расщелине, спиной опираясь на один ствол, ноги положив на другой. Маскхалат делает его почти невидимым. И винтовка здесь же. Он обнимает ее обеими руками.

И улыбается.

– Ты… – Я прижала пальцы к шее. – Какой же ты ублюдок…

Пульса нет. А вот