Не выпускайте чудовищ из шкафа - Екатерина Лесина

дома меня встретила открытая дверь.

И тишина.

Выстывший дом. Дождь на полу. Грязные следы. Здесь он не стал тратить время на уборку. Заворчала Девочка. А я…

…Вышел месяц из тумана.

Я потянулась к ножу.

…Вынул ножик из кармана.

Вдох.

Выдох.

Цепочка комков грязи тянется на кухню. И я иду по ней. А за мной – Девочка. Пахнет дождем и сыростью. И самую малость – апельсинами. Я ж говорю, на редкость навязчивый запах. Он уцепился за стены. И за сухой скукоженный лист.

Надо было…

Дверь поскрипывает. Окна все на распашку.

Вот ублюдок… Магда лежит на боку, вытянув руку. И я опускаюсь на колено. В доме нет никого.

Больше нет никого.

Странно.

Страшно.

А под пальцами – холод. Мне случалось видеть мертвецов. Да что там, я сама убивала, и не раз, мертвецы же и вовсе оставляли равнодушными.

Раньше.

Незнакомые мертвецы.

…Буду резать, буду бить.

Вода капает. Кран завернут не до конца, и капля за каплей срываются вниз, чтобы разбиться о дно кружки. Из-под кофе. Тарелка сбоку. Еще одна кофейная пара – на столике у окна. Раскрытого. Створка поворачивается, и дождь, спеша забраться в дом, вытянулся лужей на подоконнике. Она давно здесь. Вода стекает тонкими струйками.

Когда он пришел?

Магда мертва давно. Но хоть убили ее быстро. Явных ран нет, но стоит повернуть ее голову, становится ясно – шею сломал.

Как Мишке.

Медведь? Все-таки он? Поэтому и убрался… А письмо тогда? Нет, это не он. Не может быть. Я не хочу. Просто не хочу…

Рассыпанные кофейные зерна. И черная кучка застывшей жижи.

Три карты.

Черная. Разве в колоде такая есть?

Меч, то ли вошедший в чью-то грудь, то ли вырастающий из нее. И на полу – Покойник. Смерть. Перемены, мать их… ненавижу перемены.

А колода пропала.

И…

И Софья тоже.

Я вернулась к Магде, закрыла ей глаза. Огляделась. Стало быть, он знает, что недолго осталось. Но все одно пришел. Зачем?

Хотя… Софья все-таки провидица. Мог ли он испугаться, что она что-то там увидит? Мог… значит, он еще надеется…

На что?

Свалить вину.

Убрать лишних. Уйти. В конце концов, нас всех учили обрубать концы и уходить красиво.

Остается вопрос, что делать мне?

Бекшеева позвать… или нет?

– Зима? – Надо же, как своевременно, стоило только подумать.

А ведь с него все началось.

Приперся тут на остров со своими фантазиями. С матушкой. С… с теорией этой. Если бы не они, Мишку сочли бы упавшим. И даже, может, поискали бы место, откуда он.

Нашли бы при толике везения.

Увидели, что ничего-то там нет. Похоронили и жили бы… как жилось. Барский с его тягой к выпивке и роскоши. Ник-Ник, который, оказывается, вовсе не был такой вот сволочью, как представлялось.

Медведь…

– Зима? Что здесь…

– Софью забрали. А Медведь сам ушел. И я догадываюсь почему.

Потому что ему написали письмо. На розовой бумаге, пропитанной духами. Знакомыми духами. Я теперь поняла, кто ими пользовался.

Ниночка.

– Боги… – Бекшеев упал на колени перед Магдой. – Она…

– Шею сломали. Она была хорошей женщиной. Болтливой только. Сплетничать тоже любила. А еще вязала салфетки. И тащила их сюда. Для красоты. У нее племянница имелась, которая Софье помогала. И семья. Кажется. Но о ней я ничего не знаю. Она столько лет здесь работает, а я о ней ничего не знаю. Почему? – Бекшеев медленно поднялся. – Еще Янка пропала… думаю, тоже встретилась. Там. А… да… Ниночка. Медведь ради нее и ребенка на край света.

– Погоди, – Бекшеев оглядел кухню, – они ведь уехали. Сам их на паром посадил.

Поэтому никто и не подумал. Ни на Молчуна. Ни на Лютика.

Уехали?

И уехали.

Медведя Бекшеева в сон погрузила, и Ниночка о том знала. Просыпался? Да. Звонил? Наверняка. Не дозвонился? Тысяча причин.

– Твою… – Бекшеев подумал о том же.

Паром большой.

Не такой большой, правда, как ныне принято, но перестроен из старого грузового корабля. Главное, что там отдельные палубы, одна для людей и мелких грузов, а вторая – для крупногабаритных грузов. Там и машины возят, и лодки, и оборудование на фабрику. Главное, что ворота на эту палубу отдельные. И не запираются они, сколь знаю, до последнего. Оно, конечно, нарушение правил, но…

– Они вошли через пассажирскую. Предъявили билеты. Думаю, добрались до каюты. И там… он убил Лютика? Или наоборот? Включил подавитель. И вывел Ниночку нижней палубой. Никто бы не обратил внимания. Идет парочка и идет себе… если кто и узнал… может, переодел бы, чтобы не узнали.

– Думаешь…

– Кто еще? – Я отвернулась к окну.

Лужу надо вытереть, а то дерево разбухнет, и окна опять перестанут открываться. А я ненавижу духоту. Особенно летом.

– Тихоня и Сапожник? – Я дернула Девочку, которая стояла тихо-тихо, будто и не живая вовсе. – Она их видела.

– И…

– И ничего не учуяла.

А эти гребаные апельсины воняют так, что дышать тяжело.

Или это от боли.

От того, что снова не успела. Не сберегла. Не…

Бекшеев поднял карту.

Перевернул.

– Здесь написано или мне мерещится?

Покойник.

Рубашка карты темная, а потому кровь на ней почти не разглядеть.

Три.

Четыре.

Три четвертых? Или…

Не поймешь.

– Вот, – вытаскиваю из-за пазухи стопку листов, – тебе просили передать.

И он берет их. Смотрит. Перелистывает быстро. Я вот ничего не понимаю. Особенно не понимаю, как буду жить дальше, если…

– Карты… – Бекшеев прикрыл глаза. – Погоди, сейчас…

А со стороны это довольно жутко. Тонкие веки. И глазные яблоки движутся влево-вправо. Влево… На висках вспухают сосуды, выдавливая сложный узор.

Рот приоткрывается.

И… И можно уйти. В конце концов, он мне не помощник. Не боец. Его тянуть глупо… А спешить стоит. Но я вот стою. Жду…

Чего?

– Шахта, – выдыхает Бекшеев. – Третья шахта. Четвертый уровень.

Вот и чудесно.

Уже и понятно, куда идти.

– Ты вроде оружием пользоваться умеешь. Револьвер? Ружье… И надо бы нашим записку отправить.

Лучше бы вовсе дождаться. Но…

– Пусть за твоими приглядят. – Я приняла решение. – На всякий случай.

Бекшеев кивнул, вытирая закровивший нос. А у меня ни платка, ни тряпки. И…

– Кстати, княжич, похоже, и вправду исчез, – заметил он. – Я и шел-то сказать: поверенный его явился. Очень волнуется…

– Ну и хрен с ним. И с поверенным тоже.

Вот кого-кого, а княжича мне совершенно не было жаль. Предупреждали же. Места у нас дикие. И люди не лучше.

Код красный.

Прима.

Вот это и смущало. Какая из Молчуна прима-то?

Глава 35. Семерка кубков

«Создание и содержание искусственно измененных